Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

Некоторые письма миледи представляли собой поистине фантастический образец безудержного самохвальства, такое любование собой — редкость даже среди синих чулков. Она заводила без счета подруг и бросала их с такой же легкостью, с какой иная щеголиха меняет перчатки. Вскоре в ее письмах к этим возлюбленным наперсницам замелькали упоминания о моей недостойной особе, из коих я, к величайшей своей радости, убеждался, что внушаю ей чуть ли не суеверный страх, она величала меня своим bete noire [55], своим злым гением, своим кровожадным почитателем и другими лестными прозвищами, выдававшими ее страх и беспокойство. Так она писала: "Негодяй увязался за моей каретой и следовал за мной по всему парку"; или: "Мой рок не отходил от меня в церкви"; или: "Мой неугомонный воздыхатель помог мне высадиться из портшеза у дверей модной лавки", — и т. д. и т. п. Я всячески нагнетал в ней это чувство неотвязного страха, уверенность, что спастись от меня невозможно.

С этой целью я подкупил гадальщика, к которому она, наравне со многими виднейшими и глупейшими обитателями Дублина, обратилась за советом, и оный ведун, узнав в ней высокопоставленную особу, хоть она и явилась к нему в платье своей горничной, не преминул ей внушить, что она выйдет замуж за усердного своего почитателя Редмонда Барри, эсквайра. Это предсказание повергло ее в трепет. В испуге и недоумении писала она своим корреспонденткам: "Ужель этот изверг властен и над судьбой, как он клянется? Ужель он в силах заставить меня за него выйти, хоть я презираю его всем сердцем, — повергнуть, как рабу, к своим стопам? Змеиный взгляд его черных глаз чарует меня и ужасает: мне чудится, что он преследует меня повсюду, и даже, когда я смыкаю глаза, этот страшный взгляд проникает сквозь веки мне в душу, и я чувствую — от него не уйти".

Уж если женщина так рассуждает о мужчине, надо быть ослом, чтоб ее не добиться; я тенью следовал за миледи Линдон и при встрече с нею в обществе, став насупротив, принимал картинные позы, "чаруя" ее, по выражению миледи, своим "змеиным взглядом" со всем возможным усердием. Отставной поклонник миледи, лорд Джордж Пойнингс, по-прежнему сидел в затворе, залечивая свои раны, и, видимо, нисколько не притязал на бывшую свою нареченную. Он не допускал ее до себя, когда она к нему являлась, и не отвечал на ее письма под предлогом, что врач запретил ему принимать посетителей и писать письма. А по мере того как он отходил назад, я все больше и больше выступал на авансцену; при этом я зорко следил за появлением возможных соперников с малейшими шансами на успех и, едва услышав о таковом, заводил с ним ссору; таким образом, я вывел из строя еще двух противников, помимо лорда Джорджа. Щадя репутацию и чувства леди Линдон, я придумывал для поединка благовидный предлог, скрывая истинную причину, но она-то угадывала подоплеку моих поступков; а вскоре и дублинские повесы, сообразив, что дважды два четыре, уразумели, что богатую наследницу стережет опасный дракон и, прежде чем до нее добраться, надо сразить дракона. После первой помянутой троицы, поверьте, немного находилось охотников ухаживать за высокородной дамой; и я частенько смеялся (в кулак), когда дублинские щеголи, провожавшие верхами ее карету, при виде моей гнедой кобылы и моих зеленых ливрей, обращались в беспорядочное бегство.

Мечтая поразить ее воображение каким-нибудь необычайным поступком, внушающим благоговейный трепет, я решил устроить счастье своего кузена, честного Улика, похитив для него очаровательный предмет его вздохов, девицу Килджой, на глазах у ее опекунши и приятельницы леди Линдон и под самым носом у братьев молодой особы. Последние проводили зиму в Дублине и повсюду хвалились десятитысячным (в ирландских фунтах!) приданым сестры — словно это капитал по меньшей мере в сотню тысяч. Сама девица, в сущности, не возражала бы против мистера Брейди — из чего можно заключить, как слабодушны иные мужчины и что только гений высшего порядка может с маху взять препятствие, которое человеку заурядному кажется неодолимым: Улику и в голову не приходило ее похитить, тогда как я с обычной смелостью и решительностью совершил этот подвиг. Мисс Килджой до совершеннолетия находилась под опекой лорд-канцлерского суда, но теперь она могла распорядиться своим сердцем как угодно (в противном случае подобный план угрожал бы слишком большими неприятностями), и только природная робость заставляла ее считаться с братьями и другими родичами, точно она от них зависела. А у этих господ на примете был какой-то их дружок, и они с презрением отвергли искательство Улика Брейди, вконец разорившегося дворянина. В глазах этих сельских снобов мой кузен был недостоин такой сногсшибательно богатой невесты, как их сестра.