Записки беспогонника

Но Маруся за бездеятельность и за кокетничанье была отправлена Пылаевым в распоряжение штаба ВСО. И мне, как временному медику, пришлось командовать в борьбе со вшами.

Сперва мылись мужчины, я ковырялся в их пропахших потом рваных пиджачках, штанах и белье, заставлял Хрусталева кое-что прожарить вторично. Наконец все мужчины помылись, наступила очередь девчат. Я собирался уходить.

Тут подошел взвод 3-й роты во главе с моим давнишним соперником Некрасовым. Они неистово заколотили в дверь.

Девчата стали умолять меня не уходить. Я понял, что действительно должен остаться. И они, нимало не стесняясь ни меня, ни Хрусталева, стали раздеваться и мыться. Мне ничего другого не оставалось, как сесть у двери и их стеречь.

Да, война переменила все представления о девичьей скромности и стыдливости. Впоследствии я убедился, что стыдились как раз те, которые развратничали. А другие, несмотря ни на что, так и пронесли свою девичью честь до конца войны.

Миша Хрусталев спокойно расхаживал между русалками, а я смог воочию убедиться, насколько страшно телеса иных были покрыты струпьями.

«Где же достать серу?» — думал я, возвращаясь из бани.

Мой хозяин в Коробках был деревенский коновал. За 10 кило селедки он взялся не только раздобыть серу, но и изготовить мазь. От имени председателя колхоза я сам написал бумажку в Райзо, что колхозные лошади сильно истощены и болеют чесоткой, что тоже было правдой. Хозяин съездил в район, сунул там тому-другому-третьему селедки и привез серу.

Старшина потом сплетничал про меня, что во время выпивок я со своим отделением закусываю селедкой.

Клеветать на других и подсматривать было любимым занятием старшины. А на самом деле однажды Харламов с Монаковым принесли мне литр самогону и, зная, что у меня под топчаном хранится селедка, умоляли меня достать хотя бы одну, но я даже хвостика им не дал.

Мой хозяин сделал 3 кило мази, а для большей крепости влил туда еще пол-литра первачу.

Я собрал всех девчат в бане, научил их, как надо натираться, и три дня подряд они туда ходили. На третий все их вещи были прожарены и прокипячены, а сами девчата вымылись.

— Ну как? — спросил я Нюру Бахтину.

— Спасибо вам, мы теперь спим спокойно.

А в других взводах, как медики ни старались, отдельных девчат так до конца войны вылечить не смогли.

Оставшуюся мазь я еще долго берег и уже в Белоруссии вылечил одно семейство, за что получил литр самогону.

Эта история с излечением девчат дошла даже до УВПС-25, и главный врач — капитан медицинской службы — иначе милейшая Софья Ардалионовна Смиренина — при встрече очень меня благодарила.

С того дня личики девушек повеселели, они даже порой стали кокетничать. А Ванюша Кузьмин повадился подолгу стоять у крылечка вместе с белокурой Наташей Мишиной.

И тут как раз впервые за войну в нашей роте были получены вместе с бушлатами и ботинками также и юбки. В мой взвод полагалась только одна, а в списке на получение юбок стояли: Лидочка, Анечка, Ольга Семеновна, Даша и ППЖ старшины, словом придурки. Я пошел к Пылаеву ругаться и сумел вытянуть у него еще две юбки, предназначавшиеся Ольге Семеновне и старшиновой ППЖ, чем вызвал бурю негодования.

Больше никто из девушек 1-го взвода не убегал.

В нашей роте появилась новая медсестра — жена парторга ВСО Проскурникова Инна Константиновна. Была она поблекшая, сухопарая, но чрезвычайно энергичная женщина.

На первых порах я с ней подружился: оборудовал ей прекрасный медпункт и нашел квартиру, где она могла наслаждаться со своим парторгом.

Еще никто не догадывался об особенностях ее характера, жертвой которого впоследствии сделался и я. Она была истеричка, столь бешеная, о каких я и не слыхивал, и чуть что оказывалось не по ней, принималась визжать и лезла в драку. Первая ее драка была с нашим ротным парикмахером Загинайкой, о котором я еще ни разу не упомянул.

А был он личностью примечательной и парикмахерским искусством владел в совершенстве. Он наизусть знал, у кого в роте какой характер имеет щетина на подбородке. У него хранилась целая коллекция бритв, и той, какой он брил меня, он не стал бы брить помкомвзвода Харламова. Для Пылаева у него береглась особая бритва. Работники ВСО, появляясь в нашей роте, обязательно стремились побриться и тщетно заманивали нашего знаменитого парикмахера в свой штаб, но Пылаев ни за что его не отдавал. Могу сказать, что Загинайко не брил, а ласкал подбородки и щеки; такие парикмахеры встречаются очень редко.

Но был он не только парикмахером, а еще и уркой, иначе говоря, высококвалифицированным вором. Как-то за самогоном он признался, что если суммировать все приговоры судов над ним, то наберется лет 40. Несколько раз он бегал из лагерей. Война освободила его, и он из Воркуты попал в нашу роту. Свои блатные замашки он изредка проявлял, таща, что плохо лежит. У моего коробковского хозяина из сеней, запертых на два замка, пропало три гуся, кроме Загинайки, некому было открыть и вновь запереть эти замки.