Я уже понимал, что нахожусь в местном отделении гестапо. Удастся ли из него выйти? Хозяин кабинета стал наконец задавать мне краткие вопросы: кто я такой, где и когда родился, откуда знаю сербский, немецкий? Как хорошо, что в моей легенде были досконально разработанные ответы. Я понял, что основное, чем интересуется гестаповец - не выходец ли я из Советского Союза? Затем он спросил, не нахожусь ли я на учете в каком-то "Руссише Фертрауенштелле"? А что это такое? - Это - русское представительство. - пояснил неприятный господин. И я сообразил, что речь идет об эмигрантской организации. - Нет, не состою, даже не знаю, где это находится: нам, французам, никто об этом никогда не говорил. Получив от господина адрес, я поехал туда. В душе по-прежнему холодящий вопрос: а там, что ждет меня там? Как меня примут? Было ясно, что я чем-то стал подозрителен и что от этого визита зависит, быть мне арестованным или нет. В "Фертрауенштелле" чиновники, в большинстве, видимо, русские, долго и скрупулезно проверяли мои документы, вертели их так и эдак: прислужники всегда недоверчивей и зле своих хозяев. Что делать? Я как бы вскользь упомянул, что в Париже состою на учете в "Украiнськой Громаде", что и здесь, в "Кауказус Нафта", меня знают. Оба проверявших меня чиновника тут же отложили мои бумаги и удивленно вскинули глаза. Затем один из них куда-то позвонил. Навел, видимо, справки. Получив утвердительный ответ, он недовольно спросил: - Так почему же вас ни разу не видели в русской церкви? Ах, вот оно что! Я покаялся, что, мол, впервые слышу, что и здесь, как в Париже, есть наша православная русская церковь, попросил ее адрес. Меня отпустили, дав начальнику цеха справку, что я их посетил, ко мне претензий не имеют. Кто бы мог подумать, что такая сама по себе незначительная мелочь, как посещение или непосещение церкви, могла иметь фатальные последствия? Не будь у меня знакомств с "Громадой", а следовательно и с нефтяной конторой, вряд ли бы всё так просто закончилось...
Впрочем, мои, начавшиеся после этого паломничества в церковь тоже оказались полезными: новый круг знакомств привел меня и к смотрителю церкви. Фамилии и имени его не помню, но то был прекрасный человек по всем статьям. Несколько раз я имел возможность прослушать у него сообщения по московскому радио и узнать правду о положении на Восточном фронте. Встретил я в этой же церкви на Находштрассе и одного из своих знакомых по Белграду, примерно моего возраста, но сейчас он был в форме немецкого офицера. Как хорошо, что увидел его первым: тут же постарался скрыться, - он знал мою настоящую фамилию!
Был и еще один примечательный случай. Получив зарплату, мы с Рошаном, Мишелем и Бошко поехали в Берлин "прибарахлиться": Рошан задался идеей подыскать себе костюм, да и мы хотели купить по шинели. Близ Александерплатца находился известный всем иностранным рабочим дешевый магазин подержанной одежды. Рошан долго выбирал себе костюм. Вдруг он побледнел, ощупывая один, стал рассматривать его тщательней. Затем, схватившись за грудь, начал оседать. Еле успели его подхватить и усадить на стул. Что это с ним? - Лицо, как мел! На наши расспросы он не в силах был ответить что-либо внятное, но костюма из рук не выпускал. Отсидевшись, попросил завернуть покупку. Когда вышли из магазина, он прислонился к стене, из глаз полились слезы, всё тело его вздрагивало. Таким я его никогда не видел. Да и можно ли было подобное ожидать от такого грубоватого и нелюдимого человека?! Оказалось, костюм этот принадлежал его родному брату, взятому неколько месяцев назад заложником и расстрелянному перед его отъездом сюда. Собственно, именно поэтому Рошан и решил скрыться в Германию. Мне стало ясным, какие "обстоятельства" вынудили его покинуть Францию, и что это за "дешевый магазин" и почему он дешевый: в нем продают вещи казненных.
Дня четыре Рошан не проронил ни слова. Наконец произнес: - Вернусь во Францию, - буду их, негодяев, беспощадно крошить! Сомнения отпали: в Рошане мы получили преданного руководителя группы французов. Но слепая ненависть и жажда мщения - плохие спутники и советники, необходимо иметь холодную голову! И надо было порядком поработать, чтобы дать ему это понять. Лишь после этого он был представлен Максу.
С Мишелем у нас всегда были самые искренние отношения, настоящая братская дружба. Она не нарушалась, хоть мы с ним и работали и жили в разных местах. Впрочем, находились мы с ним в непосредственной близи - на одной трамвайной ветке, через 4-5 остановок, - он был ближе к центру Берлина, на перекрестной станции метро ((-бана) "Темпельгоф". Он часто приезжал ко мне, навещал и я его. Жил он в комнатушке слесарей на самом аэродроме. И всё же, ни о его связях, ни о моих, - на эту тему мы разговоров не заводили. Мы понимали: чем меньше каждый из нас будет знать об индивидуальной, автономной работе другого, тем лучше и безопасней будет в случае провала: -"Легче будет на пытках!" - шутили мы.