Ренэ интересовалась Германией. Понравилось ли нам там? Мы отвечали неопределенно, или же старались перевести разговор в более нейтральное русло. На следующий день Ренэ неожиданно спросила: - Месье, как вы думаете, скоро ли погонят бошей из России? - Куда там! - засмеялся Мишель: - Немцы - такая силища, что русские скоро сдадутся. Даже наша Франция не смогла с бошами справиться! - Странно... - ни к кому не обращаясь, засомневалась Ренэ. Прошло еще несколько дней. Вскоре мы поняли, почему нас определили именно в эту гостиницу. Ренэ, как и ее отец, очень с нами подружились. Без этой певуньи нам было пусто и скучновато. Мишель уже окунулся в парижские будни, ходил на встречи с нашими руководителями, помогал в распространении листовок. Один я в моих бинтах был прикован к комнате. И вдруг, когда,- а это бывало часто,- Ренэ балагурила с нами, она повторила тот же вопрос: "Когда бошей погонят из России?". А на ответ Мишеля, что этому, по-видимому, не бывать никогда, ехидно заметила: - А по-моему, вы думаете иначе. Нечего принимать меня за несмышленую дурочку: среди книг на вашей полке я видела спрятанные листовки... Мы оторопели: неужели так глупо и элементарно влипли? Посмотрели украдкой и осуждающе друг на друга. - Чего вы переглядываетесь? - заметила на это Ренэ: - До вас здесь ночевала моя кузина Женевьев, активистка компартии. Скрывалась от полиции. Так я ее выручила: пока отвлекала нагрянувших ажанов болтовней, у нее было время улизнуть вот через это ваше окно, на крышу сарая, а с нее - на другую улицу...
Конфликт был исчерпан, нам долее незачем было друг перед другом кривить душой. У нас появился настоящий товарищ и единомышленник. Да какой прелестный! Помню, перед самым комендантским часом Мишель пошел на встречу с "ответственным" Гастоном. Мы с Ренэ долго ждали его возвращения. Давно уже комендантский час, а его всё нет и нет. Как тревожно переживали мы с Ренэ эту задержку, каких только догадок не строили! Уже собирались идти на его поиски, как появился он сам. Угрюмый, нелюдимый, злой. Таким я его еще никогда не видел. Долго отходил, наконец произнес: - Сасси, погиб Морис!.. Передо мной, как живой, встал облик Мориса, его исхудавшее, измученное недоеданием, но милое лицо... Вспомнился незамысловатый ужин на рю де ля Конвансьон, передача Коминтерна, браунинг, совместная работа в ночном Париже и... его мрачный тост... Как он погиб? - Среди бела дня, со своим семнадцатилетним напарником-тезкой он бросил бомбу в форточку немецкой столовой "Зольдатенхайм". Пока там раздавались стоны, примчались полицейские, жандармы. Схватили чуть замешкавшегося напарника. Морис, находившийся уже далеко, вернулся, начал стрелять. Полицейские, выпустив схваченного, ответили огнем, ранили Мориса в ногу. Напарник услышал его крик: "Беги! Меня живым не возьмут!". И тут же Морис покончил с собой. Одни говорят, что он выпустил в себя последнюю пулю, другие - что раскусил ампулу с ядом... Как бы то ни было, но тост его исполнился: сестренка не прочтет его фамилии в списках расстрелянных, не узнает о его гибели...{27}
- Я решил, Сасси, передать почти весь наш немецкий заработок, все наши марки, в кассу помощи семьям погибших - в фонд солидарности... Так для нас настали очень голодные времена...Наконец сняты мои бинты, остались только свежие красные рубцы. Я сфотографировался в том же "Юнипри", куда сходили с Ренэ, затем с Мишелем отправились на встречу с Кристианом. Добирались со всеми предосторожностями, остерегаясь "хвоста". Нацисты стали применять новый метод слежки - передачу "объекта" по эстафете. Поэтому мы часто и неожиданно для посторонних пересаживались из вагона в вагон, пользовались и другими известными нам методами сбивания со следа. Собственно, это делали не столько из опасения,- за документы наши пока бояться было нечего,- сколько для тренировки. К назначенному часу мы были в кафе "Дюпон". Хорошо запомнилась его реклама: "Chez Dupont tout est bon!" "У Дюпона всё отлично!").