Читаем Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711 полностью

Трудной (задачей) представлялся для меня выбор между гибелью в море и немилостью короля, коей мне угрожали, как строптивому подданному, в случае дальнейших (с моей стороны) отказов. Выбрал я из двух (зол) первое и 26 июля 1713 г. сел на «Голландию». Когда команда, состоявшая всего из 13 человек, села на ял и мы погрузили в (него) бочку пива и бочку меда, (в него более ничего не могло поместиться), так он был нагружен. День и ночь сидел я на (кормовой части), ибо (по тесноте) не мог сделать ни шага и не имел (приюта) для ночлега. Таким образом, все (путешествие) я просидел под открытым небом, (подвергаясь) дождю, росе и морским всплескам.

Из канала мы вышли в море через бар, на веслах, (чем возбудили) крайнее изумление присутствующих, даже тех (из них), которые не знали, куда и как далеко мы едем[440].

В полночь мы пришли в Кэггскую бухту к датскому флоту. Тут вице-адмирал Юль, ныне покойный, снабдил меня компасом и песочными часами. Морскую карту я имел сам. Впрочем, впоследствии опыт показал непригодность для нас (этих предметов); ибо, вследствие легкости яла, компас не имел никакой устойчивости, и (уже) при малейшем волнении (стрелка его) бегала кругом. (Ввиду этого) мы шли почти наугад. Вдобавок не представлялось возможности (развести) огонь, чтоб согреть пива или вина, а тем менее сварить какую-либо пищу.

Утром, выйдя (из Кэггской бухты) в море, мы очутились среди шведских военных кораблей, конвоировавших шведские транспорты. Мы показали (им) шведский флаг, к счастью при нас имевшийся, и они не остановили нас. Затем, держась при сильном ветре токийского берега, мы подошли на расстояние трех миль к Борнгольму. Тут боковой или, скорее, противный ветер стал так свеж, что мы должны были повернуть и спуститься по ветру обратно к Мээну. (Близ этого острова) нас преследовал (и загнал) на мель один датский крейсер. Так как мы не знали, друг ли он или недруг, то и не решились ему довериться.

На Мээне я подвергся большому искушению. На яле никто, кроме меня, не знал, куда мы должны идти, но (экипаж) догадывался, что (нам предстоит) дальнее плавание. (Между тем) наш ял уже показал свою непригодность для борьбы с непогодой, и это нагнало на (моих людей) такой страх, что (они не решались) ехать дальше. Петр Флювер, которому (перспектива) этого путешествия, по-видимому, тоже была не особенно (по сердцу), исподтишка настроил их так, что они взбунтовались и открыто (заявили) мне, (что) отказываются от дальнейшего плавания на яле. Видит Бог, что (и) мой дух был всецело (охвачен) тревогой, но я (поневоле) должен был заглушить в себе собственный страх и — насколько умел в таком состоянии — притвориться, что (ничего не боюсь). Я пригрозил им, что в случае отказа продолжать путешествие, я тут же с помощью властей закую их всех в цепи, и (объяснил им), что, во всяком случае, (на яле) самому мне придется не лучше, чем им. Увидав, что (сопротивление ни к чему не приведет), они несколько смирились.

30-го ночью мы пошли от Мээна на веслах и, не переставая грести, 1 августа прибыли в Рэнне, на Борнгольм, где (по причине) противного ветра остались до 4-го. (Затем пустились далее), обошли Борнгольм кругом, с севера, и прогребли до самой Померании. Здесь (мы) вышли на берег по сю сторону Riigshdfd’a и поели у одного крестьянина. Через три часа ветер в первый раз стал для нас благоприятным. Сев на ял, мы тотчас вышли в море, но после полуночи испытали такую непогоду — с громом, крупных градом, вихрем и волнением, — что, казалось, не было ни малейшей надежды на наше спасение, и я завернулся в плащ, ожидая каждую минуту быть погребенным в море… При всем том путешествие наше, (сопровождаемое) многими сменяющимися удивительными случайностями, продолжалось.

8 августа, когда мы были между Либавой и Виндавой, (около) Курляндии, поперек нашей лодки разбилась волна, так что лодка наполнилась почти (до краев) водой, даже легла на бок, и трое (из наших) людей упали в воду, (но) в конце концов мы снова втащили их обратно в ял. Во время этой суматохи я вскочил на борт, а когда лодка встала, то опять соскочил в нее. (При этом) я рассчитывал, что, если ял опрокинется, я сяду верхом на киль и меня, быть может, вынесет куда-нибудь на берег или вытащат другие плаватели… Однако Бог спас нас еще (раз). Мы стали на якорь среди бушующего моря и вычерпали из яла воду.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии