Записки дивеевской послушницы

— Знашь что, скажу тебе прямо: я сразу тебя узнал, никакой ты не Николай, а Пронька — сын цыбинского помещика, люди сказывали, что ты часто любишь блудить по нашим ободским лесам, но не боись, ничего тебе будет, о твоей болезни мы наслышаны, помоги тебе, Господи, блаженный Прокофий. Да и не серчай на меня, я гонца послал в ваш уезд, завтра он у вас уже будет, известит папеньку твого, а в воскресенье, глядишь, и заберут тебя. А до воскресенья от меня ни ногой, у нас все о твоих причудах знают, так что сбежать не дадим. Рано тебе странничать, хотя, если на то воля Божья…

Коля ошарашенно молчал. «Вот тебе на, — думал он, — вторую ночь без мамы, а уже в такие приключения впутался. Как отсюда выбраться? Сбежать? Вряд ли получится…» Еще какое-то время усталый мальчик глядел в окно, не думая совершенно ни о чем, слушая рассуждения своего спутника, а потом быстро уснул.

В ту ночь ему снилась гора, на которую он пытался забраться. Ее поверхность была абсолютно гладкой и, как только путешественнику начинало казаться, что он достиг вершины, то тут же съезжал с нее вниз, безжалостно обдирая себе руки и ноги. Вконец измученный, он проснулся. Вокруг начиналось утро. Хрисанфа Егоровича в комнате не было. Его кровать была заправлена. На столе стоял завтрак: кувшин с парным молоком, еще теплые ватрушки, блинчики и картошка. Коля спешно умылся и принялся за еду. «Интересно, почему меня одного оставили? — думал он про себя. — А раз так беспечно отнеслись ко мне, значит, или убежать отсюда просто невозможно».

Долго ломать над этим ему не пришлось, дверь открылась, и вошедшая женщина, убирая со стола, протянула записку. Огромными буквами на плотной бумаге было выведено следующее:

«Никола!

Ты уж шибко не обижайся, что я тебя одного оставил. Уж больно охота на сенокосе поработать, на людей посмотреть. Ты, если хочешь, можешь тоже к нам присоединиться. Скажи Варе — она тебя и отведет. Ну а не хочешь — почитай книжки, Варя тебе мою библиотеку покажет. Ну, бывай, не скучай. Жди меня к ужину.

Твой Х.Е.».

Мальчик задумался. Ему не очень хотелось смотреть на библиотеку — чего он там, спрашивается, не видел, — а вот с людьми пообщаться было бы интересно. Раз Хрисанф Егорович оставил его, можно сказать пришельца, ради такого дела, значит, это что-то важное. Немного помешкав, Николай выбрал сенокос.

— Варя! — позвал он.

В следующую минуту дверь открылась, и вошла рыжеволосая женщина.

— Звали? — спросила она, в упор глядя на мальчика.

Роса уже давно спала, когда Коля с Варварой вышли за ворота города. На хорошо ухоженном поле виднелась тропинка, по ней они и пошли, распугивая перепелов. Сначала они перешли поле, потом вошли в лесок, после им предстояло пересечь небольшую речку.

— Может, привал? — спросил мальчик, помогая Варваре сойти с жерди.

— Да нет, Никола, уже пришли, вон наши здесь. А тама уж, пожалуйста, сами решайте, будете на привал устраиваться али нет.

Коля посмотрел вперед и глазам своим не поверил: на поле работало около тысячи человек. Мужчины с бородами до живота, молча в ряд, косили траву. Все они, как на подбор, были одеты в рубахи из грубой ткани навыпуск, у некоторых повязанные поясами. Бороды развевались на ветру, придавая своим обладателям вид былинных богатырей. Николай с Варварой поднялись на пригорок, стайка молодых девушек остановилась, все они внимательно посмотрели на мальчика, а потом раздалось зычное:

— Девчата, а ну за работу! Потом будете отдыхать. Чай хлопца, что ли, не видали? А ты, Марфуша, что рот разинула? Стога, думаешь, сами будут укладываться? Работать. Работать, быстро! Не лентяйничать!

Девушки охотно принялись за работу, затянув протяжную песню:

Милый мой, дорогой, сердечный…

Ты поклялся мне в любови вечной…

Ты поклялся и душой, и телом.

Да, видать, твоя любовь сгорела…

— Ишь, ты какую поют, интересно, кто сложил? — задал вопрос один из мужчин.

— Да никак Валька-хромой, — отозвался второй.

— Нет, не Валька, — заметил третий, — Любава сложила, моя племянница.

— Что? Любава? Твоя племянница? — тут из-за спин вышел Хрисанф Егорович. — Да это кто ж ее так обидел-то?

— Никто ее не обидел, просто песня так сочинилась — откликнулись девчата почти хором.

— Как это так сочинилась? Раз баба сложила, значит, ее обидели. Просто так ни одна на себя наговаривать не станет!

— Мужики! А чего это мы кипишимся? — закричал светловолосый жилистый парень. Давайте позовем Любаву, да спросим, пусть сама все скажет, не таясь. Если кто обидел — с ним и разберемся.

— Да, давайте, зовите Любаву, — проговорил Хрисанф Егорович.

— Любава! Любава! Айда сюда, к нам! — закричали девушки в один голос.

— Чего? — отозвалась вдалеке девушка с длинной, по колено, косой.

— Дело есть, Любава, к тебе, — ответил Хрисанф Егорович.

— Иду!

Девушка воткнула в землю вилы и послушно направилась к ним. Густая коса и огромные синие глаза делали Любаву похожей на сказочную героиню, она не шла, а будто плыла по земле. Коля заметил, как все ею любуются.

— Любава, — сказал строго Хрисанф Егорович, когда девушка приблизилась к нему, — Любава, скажи нам: ты стихи слагаешь?