Записки еврея

 Еслибы вы, любезные читатели, увидѣли меня на другое утро послѣ вступленія моего въ законный бракъ, вы, конечно, не могли-бы удержаться отъ громкаго хохота, точно также, какъ я не могу удержаться отъ невольной, хотя и горькой улыбки, теперь, когда воспоминаніе это выползаетъ изъ прошедшаго и ложится подъ мое перо. Невинность, потерявшая свой первый цвѣтокъ; добродѣтель, застигнутая на ложномъ шагѣ увлеченія; честный бѣднякъ, обвиняемый, по недоумѣнію, въ самомъ страшномъ преступленіи, не могли бы быть такъ сокрушены, убиты и сконфужены, какъ я, юный "невинный супругъ". Я долго не рѣшался столкнуться лицомъ къ лицу съ живымъ человѣкомъ: мнѣ казалось, что всѣ съ нетерпѣніемъ ждутъ моего появленія, только затѣмъ, чтобы осыпать меня циническими насмѣшками и грязными намеками. Когда шафера вытащили меня, почти насильно, на сцену; когда я очутился среди полухмѣльнаго общества обоего пола; когда на меня устремился наглый взглядъ всей этой почтеннѣйшей публики, я сгорѣлъ отъ стыда. Опустивши глаза и затаивъ дыханіе, я чувствовалъ трепетъ собственнаго сердца; кровь ежесекундно приливала къ головѣ и румянила мои впалыя щеки. Я едва держался на ногахъ. Я былъ необыкновенно смѣшонъ въ своемъ смущеніи и испугѣ. Меня салютовалъ неистовый взрывъ хохота. Шаферши подскочили ко мнѣ и, заливаясь самымъ мѣщанскимъ смѣхомъ, старались приподнять мою поникшую голову и заглянуть прямо въ глаза. Я жмурилъ глаза и закрывалъ ихъ руками. Шаферши, силою, отрывали мои дрожавшія руки и еще громче хохотали.

 -- И чего онъ стыдится, чего онъ ёжится, этотъ глупенькій цыпленокъ, какъ будто... Ха, ха, ха, хи, хи, хи!

 Въ числѣ хохотавшихъ стояла и моя супруга. Ея голосъ звенѣлъ рѣзче и непріятнѣе всѣхъ назойливыхъ женскихъ голосовъ, раздиравшихъ мои уши. Меня это бѣсило.

 -- Чего еще и она ржетъ, безстыдница? прошепталъ я.

 -- Онъ говоритъ что-то; онъ что-то шепчетъ... ха, ха, ха! Комедія! комедія!.. продолжали подтрунивать надоимною безпощадныя, молодыя еврейки.

 -- Бабьё, скомандовалъ мой вѣчный благодѣтель, Хайклъ:-- оставьте въ покоѣ моего цѣломудреннаго Іосифа!

 -- Нѣтъ, нѣтъ, пусть посмотритъ въ глаза мнѣ, требовала одна.

 -- И мнѣ.

 -- И мнѣ.

 Меня еще плотнѣе обступили и теребили со всѣхъ сторонъ. Но Хайклъ меня выручилъ.

 -- Хочу я, людишки, спросить у васъ вопросъ мудреный, запищалъ онъ своимъ шутовскимъ голоскомъ, скорчивъ паяццкую гримасу.

 Публика мигомъ обступила шута. Особенно возрадовались мужчины, начавшіе уже смѣяться, на вѣру.

 -- Если за этотъ вопросъ ты опять потребуешь деньги, по вчерашнему, то лучше упаковывай свой товаръ; мы не твои купцы сегодня.

 -- Нѣтъ, сегодня -- даромъ.

 -- Ну, коли даромъ, спрашивай.

 -- Скажите вы мнѣ, какое сходство между женихомъ и бѣшеной собакой?

 -- Что ты, что ты, Хайклъ?

 -- Ты никакъ съума спятилъ?

 -- А вотъ какое сходство. Мало-ли собакъ въ городѣ, а кто ихъ замѣчаетъ? Лаетъ себѣ, ну пусть и лаетъ. Но взбѣсись только одна изъ нихъ, и весь городъ начинаетъ ею интересоваться: куда бѣжала бѣшеная собака? За кѣмъ погналась она? Кто преслѣдуетъ ее? Кого она укусила? Кого она напугала? И вотъ обыкновенная собачонка превратилась вдругъ въ страшнаго звѣря. Точно то же и съ женихомъ. Сколько мальчишекъ бѣгаетъ по городу никѣмъ не замѣчаемыхъ, но пусть одинъ изъ нихъ сдѣлается женихомъ, какъ выростаетъ на цѣлый аршинъ въ глазахъ тѣхъ, которые прежде не обращали на него никакого вниманія; всякій любопытствуетъ его увидѣть, съ нимъ перекинуть слово-другое, имъ занимаются, имъ интересуются, вслушиваются въ каждое его слово; бабьё умильно засматриваетъ ему въ глаза; однимъ словомъ, ничто вдругъ превращается въ важную особу. Такъ-ли?

 Это была для меня послѣдняя шутка Хайкеля. Я его въ жизни больше не встрѣчалъ.

 Въ тотъ-же день, мои родители уѣхали. Мать моя, прощаясь, строго наказала мнѣ быть религіознымъ, не поддаваться тещѣ и не позволять женѣ слишкомъ распоряжаться моимъ носомъ.

 Я остался одинъ, въ чужой семьѣ, въ новой сферѣ.