Записки еврея

 Я оторопѣлъ отъ этой неожиданности и не сказалъ ни слова.

 Мои сослуживцы съ этой минуты считали меня уже выбывшимъ изъ ихъ строя. Я ожидалъ полной отставки. Прошла однакожъ цѣлая недѣля благополучно. Я бывалъ ежедневно у откупщика, но ничего особенно враждебнаго не замѣтилъ. Я нѣсколько успокоился, убѣждая себя что рыжій не привелъ въ исполненіе свои угрозы. Я горько ошибался.

 Однажды я былъ призванъ въ Тугалову.

 -- Мнѣ нужны, для моихъ соображеній, всѣ вѣдомости прошлаго года. Слышишь, щеголь, всѣ до единой!

 -- Слушаю. Онѣ готовы.

 -- Черновыя?

 -- Да.

 -- Самъ ты ѣшь черновыя, мнѣ бѣловыя подай. Я не стану слѣпить себѣ глаза твоими черновыми.

 -- Въ такомъ случаѣ, я перепишу.

 -- Переписать и представить мнѣ послѣ-завтра вечеромъ, непремѣнно. Ступай!

 Переписать двѣнадцать толстыхъ вѣдомостей въ два дня -- вещь невозможная. Я обратился за совѣтомъ къ Ранову.

 -- Это онъ мститъ тебѣ за твои насмѣшки. И по дѣломъ: будь осмотрительнѣе впредь.

 -- Но подобную работу... въ два дня...

 -- Во что бы то ни стало, а переписать нужно. А вотъ, я тебѣ посодѣйствую.

 Рановъ созвалъ нашъ интимный кружокъ и раздѣлилъ между членами всѣ черновыя вѣдомости. Всякій, кто только владѣлъ изряднымъ почеркомъ, охотно взялъ на себя трудъ переписки. Мы работали двое сутокъ почти день и ночь, не разгибая спины. Работа была окончена къ сроку.

 Довольный, съ цѣлою дюжиной толстѣйшихъ вѣдомостей подъ мышкой я, въ урочный вечерній часъ, явился къ деспоту. По моему мнѣнію, я совершилъ геркулесовскую работу, а потому и имѣлъ такой же гордый видъ, какъ и Геркулесъ, послѣ своихъ пробныхъ работъ.

 -- Ну, что, переписалъ? грозно спросилъ меня Тугаловъ.

 -- Вонъ онѣ! я подалъ ему тетради. Онъ скверно улыбнулся, а тетрадей не принялъ.

 -- То-то. Смѣлъ бы ты, щеголь, ослушаться! Подай-ка мнѣ очки!

 Я отыскалъ его громадныя очки въ мѣдной оправѣ, и подалъ ему.

 -- Нагнись-ка, щеголь, подъ кушетку и достань мою вишневку.

 Я досталъ и поставилъ на столъ. Онъ систематически, медленно, съ разстановками вытеръ очки, и осѣдлалъ ими носъ, такъ же медленно налилъ вишневки въ рюмку, поднесъ рюмку къ свѣчѣ и сквозь очки долго любовался бурымъ цвѣтомъ напитка, затѣмъ залпомъ опрокинулъ рюмку въ свою пасть.

 -- Чего же ты еще ждешь? спросилъ онъ меня, посмакивая и щелкая языкомъ.

 -- Вѣдомости...

 -- Унеси ты эту дрянь съ собою. На что онѣ мнѣ? Я ихъ наизусть знаю.

 -- Зачѣмъ же...

 -- Ты спрашиваешь, зачѣмъ же я велѣлъ ихъ такъ поспѣшно переписать? Я хотѣлъ посмотрѣть, такъ ли ты, щеголь, прытокъ руками, какъ языкомъ. Ступай, я доволенъ тобою.

 Съ бѣшенствомъ въ сердцѣ, я почти выбѣжалъ изъ кабинета. Въ передней я встрѣтился лицомъ къ лицу съ рыжимъ подлецомъ. Онъ нагло посмотрѣть мнѣ въ глаза и залился ядовитымъ смѣхомъ, похожимъ на старческій кашель.

 -- Доносчикъ! угостилъ я его и выбѣжалъ на улицу.

 Ночь была мрачная. Густой туманъ окуталъ и проникъ меня насквозь. Липкая, глубокая грязь всасывала мои ноги почти до колѣнъ. Проклиная и Тугалова, и рыжаго, и свою горькую судьбу, я ощупью пробирался. Путь предстоялъ далекій; надо было въ бродъ, по грязи, пройти весь городъ въ длину до противоположнаго конца. Тугаловъ видимо мстилъ мнѣ, истощая мои молодыя силы въ безплодной работѣ. Я подвергся той участи, какой, говорятъ, подвергаются на каторжныхъ работахъ самые тяжкіе преступники, заставляемые скапывать гору и переносить ее на другое мѣсто, безъ всякой полезной цѣли.

 Я прошелъ уже три четверти длиннаго пути, какъ заслышалъ за собою чваканіе скачущей въ галопъ по грязи лошади. Кто-то звалъ меня.

 -- Конторщикъ! конторщикъ!

 Я остановился. Подскочилъ ко мнѣ кучеръ Тугалова, верхомъ, обдавъ меня грязью съ головы до ногъ.

 -- Хозяинъ зоветъ. Возвратитесь, какъ можно скорѣе.

 Я произнесъ какое-то проклятіе, но ослушаться не посмѣлъ. Я едва переводилъ духъ отъ усталости. Чтобы избавиться отъ лишней ноши, я швырнулъ всѣ бѣловыя тетради въ самую глубокую лужу.

 Когда я опять явился въ кабинетъ Тугалова, рыжій сидѣлъ уже рядомъ съ своимъ патрономъ. Тугаловъ, облокотившись одной рукою, другою выводилъ какіе-то узоры по столу, размазывая пальцемъ розлитую вишневку. Штофъ былъ опорожненъ.

 -- Ага, ты тутъ уже, щеголь?

 -- Что прикажете? спросилъ я хриплымъ голосомъ.

 -- А вотъ что, мой голубь! Ты вѣдь у меня ученый? Неправда ли?

 Я молчалъ.

 -- Представь ты себѣ, цѣлый часъ я спорю съ этимъ рыжимъ псомъ. Разрѣши ты, кто изъ насъ правъ.

 Я продолжалъ молчать. Владѣй я силою Геркулеса, я схватилъ бы за ноги рыжаго пса и его подлою головою размозжилъ бы черепъ пьянаго тирана.

 -- Эта собака утверждаетъ, продолжалъ Тугаловъ, не обращая на меня вниманія: -- эта собака утверждаетъ, что всякій еврей, какъ бы онъ ни былъ честенъ и набоженъ, какъ бы ни былъ безгрѣшенъ, а годикъ, все-таки, еще ему придется прохлаждаться въ аду для окончательнаго очищенія. Я нахожу это несправедливымъ и спорю противъ этого. Какъ твое мнѣніе на этотъ счетъ? Ты вѣдь у меня -- ученый?