Записки еврея

 Супруга моя торжествовала однакожъ недолго. Первое мое счастливое ощущеніе скоро притупилось. Новизна моего положенія, частица воображаемой независимости занимали меня мѣсяцъ, другой, и затѣмъ я отрезвился совершенно. Мой хлѣбъ показался мнѣ черезчуръ нищенскимъ, мои радости представились дѣтскими и мелочными. Сверхъ того, мой хлѣбъ оказался только мнимымъ, я жилъ, собственно говоря, не моимъ крохотнымъ жалованьемъ, а подарками моей матери, пользовавшейся удобнымъ случаемъ, чтобы присылать намъ, тайкомъ отъ отца, цѣлые грузы съѣстныхъ припасовъ. Ходули, которыя подставило мнѣ мое воображеніе, разомъ выскользнули изъ-подъ моихъ ногъ, и я изъ гиганта превратился снова въ безпомощнаго пигмея. Моя служба была тяжела и горька. Десять разъ на день, при самой скверной погодѣ, я обязанъ былъ, какъ главный помощяикь конторщика (бухгалтера), тащить къ откупщику на квартиру цѣлыя кипы безграмотныхъ бумагъ, для прочтенія и подписи. Откупщикъ, большею частью пьяный, обращался со мною грубо и дерзко. Свой грязный, оборванный костюмъ, въ которомъ я представился въ первый разъ и который мнѣ внушалъ отвращеніе, а ему довѣріе, я бросилъ тотчасъ по вступленіи въ дѣйствительную службу и одѣлся хоть не щегольски, но довольно чисто и прилично. За это откупщикъ измѣнилъ свое мнѣніе обо мнѣ и прозвалъ меня щеголемъ. Произносилъ онъ слово "щеголь" съ такой презрительной ироніей, сопровождалъ онъ эту кличку такимъ ядовитымъ взглядомъ, что я всякій разъ краснѣлъ отъ досады и злости, но молчалъ и терпѣлъ по необходимости. По мѣрѣ того, какъ я разочаровывался въ своемъ мнимомъ счастіи, по мѣрѣ того какъ я началъ неглижировать мелочами моего микроскопическаго хозяйства, по мѣрѣ того какъ я опять принялся за свои старыя привычки корпѣть въ досужее время надъ русскими или еврейскими запрещенными книгами, жена моя все чаще и чаще меня упрекала и пилила по прежнему. Наше семейное счастіе полетѣло кувыркомъ туда, куда улетаетъ большая часть семейныхъ счастій женатаго, бѣднаго, неразвитаго человѣчества. Сознаюсь, я самъ подалъ поводъ къ такому превращенію. Увлекшись своимъ новымъ положеніемъ и жаждая полнаго домашнаго спокойствія, я поддался женѣ самымъ неразумнымъ образомъ и приносилъ ей жертвы, которыя она не хотѣла или не умѣла цѣнить; я потворствовалъ ея убѣжденіямъ, вынесеннымъ изъ фанатической сферы ея отца; я часто началъ ходить въ синагогу, исполнять всѣ обряды и на каждомъ шагу произносить короткія и длинныя молитвы. Сначала моя напускная набожность радовала жену, строго слѣдившую за моими поступками, но мало по малу она начала игнорировать мою деликатность, сдѣлалась взыскательною до невыносимости и относила мой образъ дѣйствій къ такимъ причинамъ, которыя меня оскорбляли.

 -- Вотъ видишь, говорила она при видѣ моей притворной набожности:-- сколько ты отсмѣялся надъ моимъ отцомъ, сколько ни умничалъ, а прозрѣлъ наконецъ.-- Теперь сознаешь и самъ, что отецъ далеко умнѣе тебя, что жить надобно не такъ, какъ ты жилъ, а такъ, какъ онъ живетъ.

 -- А ты хотѣла бы, чтобы я жилъ такъ, какъ онъ живетъ? спросилъ я насмѣшливо.

 -- О, я этого только и добиваюсь. Я молю Бога...

 -- Хорошо. Я буду жить, какъ твой отецъ, буду бѣгать къ цадику, въ баню, въ синагогу, буду по пятницамъ чистиьб подсвѣчники, ножи и видки. Но ты устрой себѣ кабакъ подъ фирмою "Лондонъ", ломай дѣла какъ твоя маменька, корми меня и будущихъ нашихъ дѣтей.

 -- Ты чего упрекаешь меня маменькой? Жралъ, жралъ ея хлѣбъ, а теперь еще издѣваться надъ нею вздумалъ?

 -- Я не издѣваюсь. Я доказываю тебѣ только одно: если я послѣдую примѣру твоего отца, то тебѣ придется трудиться какъ твоей матери, чтобы прокормить семью.

 -- А теперь, ты кормишь? Жена скорчила презрительную гримасу.

 -- Конечно, не ты.

 -- Всякій сапожникъ, всякій водовозъ больше твоего зарабатываетъ. Нечего чваниться.

 -- Но вѣдь мы живемъ же?

 -- Живемъ? Хорошая жизнь! Питаемся какъ нищіе объѣдками твоей матери. А она, хитрая, рада-радёхонька, что такъ дешево отдѣлывается.

 Неблагодарность жены къ моей матери вызвала, конечно, продолжительную ссору. Мы съ женою долгое время играли въ молчанку. Она скучала, и съ каждымъ днемъ больше и больше злилась, а я глоталъ книжку за книжкой, глоталъ съ такою жадностью, какъ никогда. Моя любознательность вынырнула опять на поверхность, да къ тому, впрочемъ, имѣлись особая причины.