-- Ну-съ, мой предмѣстникъ -- баба, а я, менѣе двѣнадцати тысячъ цѣлковыхъ въ годъ, или тысячи въ мѣсяцъ, не возьму. Вотъ что!
-- Помилуйте, ужаснулся я:-- откупъ платитъ
-- Заплатишь, братецъ, да еще въ ножки поклонишься. Ну-съ, а теперь прощаюсь ангелъ мой съ тобою. Не забудь: моя фамилія -- Жидоморовъ!
Сначала, я счелъ новаго начальника какимъ-то шутникомъ и не очень тревожился его безсмысленнымъ требованіемъ. Но когда, на другой день, цѣлая стая нижнихъ и среднихъ полицейскихъ чиновъ замутила мое маленькое кабачное царство, когда цѣловальники возопили подъ давленіемъ полицейскихъ клещей, я встревожился не на шутку. Нѣсколько дней къ ряду, я являлся къ строгому начальнику, кланялся, просилъ, убѣждалъ взвѣсить невыполнимость его требованія, но всякій разъ былъ почти выгоняемъ, и получалъ одинъ и тотъ-же непоколебимый отвѣтъ.
-- Двѣнадцать тысячъ, ни гроша меньше. Я затѣмъ и перевелся въ привилегированную жидовскую Палестину... Понимаешь?
Мнѣ ничего больше не оставалось дѣлить, какъ только доложить обѣ этомъ принципалу. Но я зналъ очень хорошо. Что мой принципалъ припишетъ мое неумѣнье вывернуться изъ этой бѣды полнѣйшей моей неспособности, и потому, очертя голову, рѣшился на отчаянную выходку.
Въ то время губернаторствовалъ нѣкій князь, извѣстный своимъ безкорыстіемъ человѣкъ. Я обратился прямо къ нему, испросивъ у него аудіенцію по важному дѣлу. Одинъ на одинъ я прямо расказалъ ему обо всемъ и объяснилъ то затруднительное положеніе, въ которое поставила меня съ одной стороны моя обязанность управляющаго, а съ другой -- неслыханное требованіе полицеймейстера, подкрѣпляемое разными противузаконными прижимками со стороны ожесточенной полицейской власти.
-- Я обращаюсь къ вашему сіятельству не только, какъ къ начальнику, но и какъ къ благородному человѣку, который не вмѣнитъ мнѣ въ преступленіе мою откровенность. Я знаю, что дающій взятку такъ же преступенъ, какъ и принимающій ее. Но взятку, или лучше сказать, жалованье, даю собственно не я, а откупъ, или, другими словами, самый питейный уставъ, оставляющій много лазѣекъ откупу присвоивать себѣ небывалыя права, а властямъ прижимать откупъ даже въ его настоящемъ, законномъ правѣ.
Губернаторъ благосклонно посмотрѣлъ на меня и потребовалъ черезъ жандарма, полицеймейстера.
Десяти минутъ не прошло, какъ шефъ полиція стоялъ уже у дверей кабинета съ поднятой ко лбу рукою, затянутый въ свой мундиръ, и съ раскраснѣвшимся до неприличія лицомъ.
-- Приблизьтесь, приказалъ тихо князь.
Полицеймейстеръ, сдѣлавъ три военныхъ шага впередъ, остановился. Увидѣвъ меня, сидящаго въ губернаторскомъ кабинетѣ, онъ измѣнился въ лицѣ и посмотрѣлъ на меня изумленными глазами.
-- Какъ васъ зовутъ? спросилъ его князь, какимъ-то безучастнымъ голосомъ.
-- К...въ, къ услугамъ вашего сіятельства, прохрипѣлъ струсившій воинъ.
-- Нѣтъ-съ. Сколько мнѣ сдѣлалось извѣстнымъ, вы прозвали себя
-- Виноватъ-съ. Умоляю, однакожъ, ваше сіятельство, выслушать.
-- Вы, любезный, съумасшествуете... Предшественникъ вашъ былъ практичнѣе и человѣчнѣе васъ. Надѣюсь, больше жалобъ вы на себя не допустите. Поручаю вашему попеченію этого управляющаго откупа, заключилъ князь, сдѣлавъ намъ обоимъ общій прощальный знакъ рукою.
Въ тотъ самый день, К...въ получилъ сотню рублей въ счетъ своего пятисотеннаго жалованья. Между полиціей и кабаками установились прежнія мирныя отношенія, какъ казалось, на вѣки нерушимыя.
О выходкѣ моей, конечно, узнали и удостоили похвалы.
Вслѣдъ за благороднымъ княземъ, управлялъ губерніею добродушнѣйшій въ мірѣ старичекъ. Былъ онъ тоже не изъ