Записки еврея

 Въ свободныя минуты, когда я былъ дома -- если учитель, желавшій сдѣлать изъ меня ученаго въ восемь лѣтъ, не мучилъ меня повтореніемъ надоѣвшихъ мнѣ уроковъ -- самымъ пріятнымъ препровожденіемъ времени было для меня сидѣть у окна, смотрѣть въ пустынный, занесенный дворъ и -- думать. О чемъ я думалъ такъ усердно, я теперь припомнить не могу; знаю только, что во мнѣ иногда шевелились не дѣтскіе вопросы и мечтанія. Крутая школа жизни видимо развивала меня, и заставляла шевелить недозрѣвшими мозгами. Учитель мой былъ не только ученымъ, но и знаменитымъ каббалистикомъ. У него имѣлись какія-то древнія, толстыя, страннаго, рыжеватаго переплета книги. Къ нему являлись часто евреи и еврейки, лечиться отъ вліянія дурнаго глаза и зубной боли. Онъ зналъ какія-то симпатическія и магическія средства отъ падучей болѣзни, умѣлъ зашоптывать зубную боль и заговаривать кровь. Повременамъ, лѣпилъ онъ изъ воску какія-то фигуры, что-то безпрестанно бормоча. Во время таинственной этой работы, совершавшейся всегда по вечерамъ, сварливая старуха притихала, и пугливыми глазами слѣдила за движеніемъ рукъ старика. Меня всегда высылали въ мою спальню, и заставляли слать. Мистическое настроеніе стариковъ всегда наводило на меня ужасъ. Я дрожалъ отъ страха, въ темной, пустой моей спальнѣ, на сундукѣ. Жаловаться некому было. Я плотно укрывался своей шубенкой, уткнувъ лицо въ подушку, и къ счастью, всегда скоро засыпалъ, и спалъ до утра непробудно. Учитель, въ минуты своей сообщительности, разсказывалъ мнѣ, что между его книгами находится одна, спасающая однимъ своимъ присутствіемъ отъ пожара. Къ другой книгѣ, невзрачной наружности, нельзя будто бы дотронуться тому, который постомъ, молитвой и праведною жизнью не приготовилъ себя къ этому. Онъ увѣрялъ меня, что есть имя одного духа, произнесеніе котораго сопряжено съ опасностью жизни для того, который осмѣлился бы это имя произнесть всуе. Онъ утверждалъ, что нѣтъ ни одного чуда, котораго нельзя было бы не совершить посредствомъ каббалы. Можно, напримѣръ, открыть всякое воровство, увидѣть, кого мы пожелаемъ, во снѣ, точить вино изъ любой стѣны, и даже -- сдѣлаться невидимкою.

 Въ то время, когда мой взоръ разсѣянно блуждалъ по снѣжнымъ сугробамъ, украшавшимъ нашъ дворъ, роились въ моей дѣтской головѣ неотвязчивые вопросы: для чего тратитъ правительство на содержаніе пожарныхъ командъ, почему всякій домохозяинъ не запасается книгой, предохраняющею отъ пожара? тогда не было бы вовсе пожаровъ. Для чего мой учитель всякую пятницу покупаетъ для субботы водянистое вино, когда ему ничего не стоило бы наточить его изъ любой стѣны? Какъ мнѣ хотѣлось быть невидимкой! тогда... конечно, я прежде всего убѣжалъ бы изъ этого проклятаго дома, сѣлъ бы въ первый попавшійся экипажъ -- вѣдь меня никто не видитъ!-- и уѣхалъ бы далеко, далеко. Я проголодался -- захожу въ первый попавшійся домъ и ѣмъ сколько хочу. Мнѣ нужны деньги, я подхожу въ мѣняльщику и беру себѣ блестящіе гривенники... сколько угодно! На подобныя темы я варьировалъ и уносился Богъ-знаетъ куда, жилъ въ фантастическомъ мірѣ, и время незамѣтно проходило. Въ эти минуты мнѣ было очень хорошо.

 Немало занималъ мои мысли красивенькій домикъ, выходившій фасадомъ въ проулокъ, а чернымъ ходомъ во дворъ. Кто живетъ въ этомъ домикѣ? какъ живутъ тамъ? что такъ говорятъ? что дѣлаютъ? Я зналъ, что домикъ этотъ былъ необитаемъ, когда я пріѣхалъ въ П., что онъ отдавался въ наемъ, что наконецъ зимою онъ былъ нанятъ какимъ-то христіанскихъ семействомъ, то закипѣла въ пустомъ домикѣ жизнь. Изъ трубъ валилъ дымъ; изъ кухни доносился заманчивый запахъ незнакомыхъ мнѣ яствъ. Русская здоровая баба каждое утро заметала снѣгъ вокругъ домика. Въ окнахъ въ улицѣ, виднѣлись горшки съ цвѣтами, выглядывавшими изъ-за бѣлыхъ занавѣсокъ. Проходя нѣсколько разъ по вечерамъ, я замѣтилъ въ окнахъ веселый яркій свѣтъ, видѣлъ силуэты быстро двигавшихся по комнатамъ людей, и слышалъ веселый голосъ шумящимъ дѣтей. Счастливцы! думалъ я, отчего я не могу такъ бѣгать и рѣзвиться?