Записки еврея

 Дѣвочка, осѣнивши глаза ручкой, обвела взоромъ весь дворъ и остановила его на мнимомъ Митѣ. Постоявъ нѣсколько секундъ такимъ образомъ, улыбнулась, осторожно, безъ шума, спустилась съ трехъ ступенекъ низенькаго крылечка и пустилась шагать по направленію къ бабѣ, самымъ комичнымъ образомъ переваливаясь, гримасничая и досадуя, повидимому, на нескромный скрипъ, производимый ея ножками по хрупкому снѣгу. Митя, между тѣмъ, за дверьми, заливался неудержимымъ, беззвучнымъ хохотомъ, и въ порывѣ веселья схватилъ мою руку и крѣпко ее стиснулъ. Оля, въ большомъ черномъ капорѣ, окутанная плотно шубенкой, подкралась къ бабѣ на два шага, и, чтобы испугать мнимаго Митю, бросилась разомъ и обхватила Митю сзади.

 -- Ахъ! закричала она вдругъ испуганнымъ голосомъ, почувствовавъ въ своихъ объятіяхъ кучу снѣга, прикрытаго гимназическою шинелью, отпрыгнула очень неловко и упала ничкомъ въ снѣгъ.

 Я бросился къ ней стремглавъ, а за мною и Митя, но я добѣжалъ первый и успѣлъ ее поднять. Оля пугливо посмотрѣла на меня, и замѣтивъ за моей спиной испуганнаго Митю, захохотала самымъ звонкимъ, дѣтскимъ хохотомъ.

 -- Ахъ, шалунъ же ты, Митя! Я не ушиблась. А я думала, что это ты, и хотѣла тебя испугать.

 -- Храбрый! А потомъ сама испугалась, и отъ страха упала.

 -- Неправда! Я не испугалась, я только оступилась.

 Во время этого разговора я молчалъ и серьёзно смотрѣлъ на Олю. Не могу себѣ дать отчета, что замѣтилъ я въ этомъ дѣтскомъ лицѣ, знаю только, что оно меня очаровало: столько доброты и нѣжности было разлито въ голубыхъ, темныхъ глазахъ дѣвочки, вокругъ ея изящнаго ротика и кругленькаго, съ ямочкой, подбородка.

 -- Митя, фуражку надѣнь! раздался испуганный голосъ той самой женщины, которая полчаса тому назадъ застегивала полушубокъ.-- Митя! Оля! въ комнату!

 -- Идемъ, мама, идемъ, отвѣтила Оля. Сорвавъ фуражку съ бабы, она надвинула ее на голову мальчика, схватила Митю за руку и шаловливо потащила его за собою. Но вдругъ остановилась, выпустила руку Мити и подбѣжала ко мнѣ.

 -- Благодарю васъ, что вы меня подняли, сказала она мнѣ и какъ-то тепло посмотрѣла мнѣ въ глаза. Я чувствовалъ, что покраснѣлъ по уши, опустилъ глаза и ничего не отвѣтилъ.

 -- Ты будешь приходить къ намъ? спросилъ меня въ свою очередь Митя, чрезвычайно ласково.-- Приходи, братъ, вмѣстѣ играть будемъ.

 Дѣти, рука объ руку, убѣжали и скрылись въ дверяхъ домика. Я долго стоялъ еще на мѣстѣ. Отъ этихъ дѣтей вѣяло свѣжестью и добротою. Неужели это христіанскія дѣти? неужели они меня не презираютъ? Отчего же я такъ боюсь русскихъ мальчиковъ? и долго, быть можетъ, простоялъ бы я на одномъ мѣстѣ, задавая себѣ подобные вопросы, еслибы трескучій голосъ яги-бабы не вывелъ меня изъ задумчивости своимъ неласковымъ привѣтомъ.

 -- Ты что тамъ болваномъ остановился? Чего ты лѣзешь въ знакомство съ гоимъ {Слово "гоимъ" въ переводѣ -- племена. Но такъ-какъ въ древнія времена всѣ почти племена были идолопоклонники, то слово это превратилось въ брань.}. Уходи, оселъ, пока еще не битъ. Онъ радъ всякому случаю позѣвать. Набожныя дѣти давно уже всѣ въ синагогѣ, а онъ возится со всякой сволочью.

 Понуривши голову, я поплелся во флигель. Къ брани и угрозамъ моей мучительницы я давно уже сдѣлался равнодушнымъ. Но именно въ эти непривычно-сладкія для меня минуты, ея брань была особенно непріятна. Я проводилъ мысленно параллель между счастливою жизнью этихъ дѣтей, цвѣтущихъ здоровьемъ, веселыхъ, игривыхъ, свободныхъ, и моей мученической жизнью, полной униженій, лишеній и неволи. Съ невыразимо горькимъ чувствомъ зависти и ропота вошелъ я въ комнату. Невольно бросилъ я взглядъ на обломокъ нешлифованнаго зеркала, приклееннаго къ стѣнѣ, увидѣлъ тамъ отраженіе собственной фигуры и вздрогнулъ. Мое непомѣрно-длинное, неправильное, желтоблѣдное лицо, съ впадшими щеками и выдающимися скулами, отѣненными длинными, тонкими, жидкими пейсами, напоминающими собою червяковъ, моя непомѣрно-длинная, тонкая шея, лишенная галстуха, все мое хилое, согнутое тѣло, на тонкихъ ножкахъ, неуклюже обутыхъ, внушило мнѣ такое непреодолимое отвращеніе, что я отвернулся и плюнулъ, но плюнулъ такъ неловко, что плевокъ очутился на щекѣ старухи. Она позеленѣла отъ ярости, и такъ хватила меня по щекѣ своей сухой дланью, что искры посыпались у меня изъ глазъ.

 -- Въ синагогу, мерзавецъ! трещала она, и съ грохотомъ прихлопнула за собою дверь.,

 -- Опять въ синагогу! повторилъ я съ глубокимъ вздохомъ:-- о, Господи! когда же этому будетъ конецъ?

 Прикрывая одной рукой разгорѣвшуюся щеку, я поплелся въ синагогу. На крылечкѣ флигеля выдѣлывалъ Митя какія-то прихотливыя антрша. Я поровнялся съ нимъ.

 -- Куда идешь? спросилъ онъ меня. Въ его голосѣ мнѣ послышалась насмѣшка. Я молча прошелъ мимо.

 -- Дуракъ! крикнулъ онъ мнѣ вслѣдъ. Я зарыдалъ, и, чтобы скрыть свои рыданія, пустился бѣжать безъ оглядки.

 Перенесть оскорбленіе -- тяжело, но перенесть оскорбленіе отъ счастливца -- невыносимо.

 

III. Предки нашалили, а дѣти -- въ отвѣтѣ.