Записки еврея

 -- Вотъ уже и разъярилась, еще не дослушавши. Увѣряю тебя, Ревекка, юноша -- хоть куда. Красивъ, уменъ, конечно не ученый, да Богъ съ ней съ этой ученостью, лишь бы Сарѣ хорошо жилось. Приданаго вѣдь у насъ -- Богъ подаетъ; нечего, значитъ, высоко залетать, а этотъ хорошее жалованье получаетъ, мастеръ своего дѣла, хорошо порусски пишетъ и говоритъ.

 -- Безбородникъ, небось?

 -- Да у него борода еще и не показывалась.

 -- Голозадникъ, конечно?

 -- Что толковать тамъ о пустякахъ! Такая мода пошла, и баста. Притомъ, когда будетъ твоимъ зятюшкой, передѣлаешь по своему. Ты вѣдь у меня на это мастерица.

 Послышался сочный поцѣлуй.

 -- А его родители? Ты ихъ знаешь?

 -- Нѣтъ. Какое намъ дѣло до его родныхъ. Нечего заботиться о ясляхъ, коли конь хорошъ.

 -- Ну, ужь за это извини; я изъ незнакомаго роду не приму въ свой домъ.

 -- Какъ знаешь, отрѣзалъ съ досадою отецъ и замолчалъ.

 -- Зельманъ! позвала мать. Отецъ не отвѣчалъ.

 -- Зельманъ! повторила мать.

 -- Оставь меня, я спать хочу.

 -- Не бѣсись же, Зельманъ, задабривала мать.

 -- Ты и праведника взбѣсишь своимъ глупымъ упорствомъ.

 -- А такъ-какъ ты не праведникъ, то могъ бы и не чваниться.

 -- Что тебѣ нужно?

 -- Ты вотъ заботишься о Сарѣ, а забываешь, что у насъ есть старшій сынъ; прежде надобно его пристроить.

 -- Ну, онъ и обождетъ.

 -- Ты никакъ съ ума спятилъ. Какъ это обождетъ? Слыханое ли дѣло, чтобы младшій членъ семейства вступилъ въ бракъ прежде старшаго? Развѣ ты такіе порядки заведешь?

 -- Его я хотѣлъ бы отдать въ науку.

 -- Въ какую такую науку?

 -- Ты же знаешь давнишнюю мою мечту, сдѣлать сына докторомъ. У него хорошія способности...

 -- Тсс... ни слова больше. Я скорѣе отдамъ Срулика въ рекрута, скорѣе задушу его собственными руками, чѣмъ сдѣлаю съ него ренегата (мешумедъ).

 -- Ишь, злая какая! подумалъ я, еще больше навостривъ уши.

 -- Ты, Зельманъ продолжала мать: -- пригласи конторскихъ. Если молодой человѣкъ понравится мнѣ, то можно будетъ условиться, а свадьбу все-таки отложимъ до тѣхъ поръ, пока не оженимъ сына. Иначе и думать не смѣй, Зельманъ!

 -- Пригласи! но какъ пригласить? нужно убрать наше жилище хоть какъ-нибудь, да дѣтей и Сару пріодѣть, а денегъ гдѣ взять?

 -- А ты бы попросилъ откупщика выдать тебѣ впередъ.

 -- Попросить? Такъ и дастъ, держи карманъ!

 -- Объяснишь, какая необходимость и -- дастъ.

 Наступило молчаніе.

 -- Хотѣлось бы мнѣ знать, что будетъ изъ нашего Сруля, начала мать опять.

 -- А что?

 -- Да то, что онъ цѣлые дни баклуши бьетъ. Ты бы его отдалъ какому-нибудь учителю, а то, чортъ знаетъ, что изъ него выйдетъ.

 -- Ну, ужь извини, матушка, учителямъ не изъ чего платить намъ.

 -- Хоть самъ бы ты съ нимъ позанялся.

 -- Когда прикажешь, не по ночамъ ли?

 -- Ну, хоть товарища {Хаверъ. По окончаніи талмудейскаго курса, для большаго усовершенстклани, соединяются два-три молодыхъ quasi-ученыхъ и занимаются вмѣстѣ уже на собственный счетъ.} отыскалъ бы ему, все-таки лучше, покрайней мѣрѣ на глазахъ торчать не будетъ, какъ бѣльмо какое.

 -- И дровъ таскать тебѣ не будетъ, добавилъ я шопотомъ.

 -- Я поручу знакомому меламеду отыскать ему товарища. Я просилъ уже нашего конторщика, поучить Сруля русскому письму и конторской части.

 -- Этого еще недоставало, тамъ его еще не было!

 Разговоръ прекратился и на этотъ разъ не возобновлялся больше.

 Меня разговоръ родителей привелъ въ восторгъ. Я изъ него почерпнулъ одно: что въ скорости я буду одѣтъ, обутъ и слѣдовательно... Отъ этой мысли сердце запрыгало у меня въ груди. Что же касается до видовъ, какіе имѣютъ на меня родители, это меня ничуть не интересовало. На свой докторскій дипломъ я давно уже махнулъ рукою и вообще о будущемъ не заботился.

 Чрезъ нѣкоторое время я, къ великой моей радости, балъ одѣтъ и обутъ по послѣдней модѣ. Грубая, бумажная матерія, изъ которой шились еврейскіе кафтаны и изъ которой былъ сшитъ и мой новый кафтанишко, имѣла цвѣтъ не черный, лоснящійся, какъ гуттаперчевые плащи, а сизый, матовый; стоячій воротникъ моего кафтана былъ непомѣрно высокъ и щекоталъ меня подъ ушами; мои нанковые шараварики уже не завязывались тесемками выше колѣнъ, а спускались гораздо ниже и скромно прятались въ нечерненныя голенища моихъ, солдатскаго издѣлія, сапоговъ; въ моемъ кафтанѣ со шлейфомъ обрѣталась лишняя прорѣха, куда можно было засунуть руку для пущей важности. Снаружи прорѣха эта имѣла видъ кармана, но въ сущности это былъ не карманъ, а что-то такое, экстраординарное, для меня совершенно непонятное. Впослѣдствіи, когда я пристрастился въ музыкѣ, я нашелъ этому сверхштатному, обманчивому карману должное назначеніе. Еще позже я подмѣтилъ, что еврейскіе рыцари кармановъ пользуются этой прорѣхой, чтобы удобнѣе спрятать, подъ широкой и длинной полой кафтана, стащенную вещь. Въ моемъ кафтанѣ было одно громадное неудобство: рукава были длиннѣе рукъ, на цѣлую четверть аршина. Какъ я ни протестовалъ противъ этого, какъ ни доказывалъ, что эти два длинныхъ мѣшка лишаютъ меня окончательно употребленія рукъ, мать ни за что не рѣшалась укоротить ихъ.