Записки еврея

 -- Жаль матерію портить, объявила она портному, который повидимому началъ склоняться на мою сторону: -- и притомъ, онъ съ каждымъ днемъ растетъ. Подрѣзать во всякое время можно, а прибавить не такъ легко.

 Какъ только портной вышелъ, я бросился изъ комнаты съ намѣреніемъ отправиться туда, куда такъ неотразимо влекло меня мое сердце.

 -- Куда? прикрикнула на меня мать.

 -- Я... хотѣлъ пойти немного погулять... Сколько времени я изъ комнаты не выхожу.

 -- Раздѣвайся сейчасъ! скомандовала мать.-- Новое платьевъ первый разъ надѣваютъ набожныя души въ честь субботы. Не треснешь, если два дня и пообождешь.

 Съ бѣшенствомъ я началъ срывать съ себя новое платье. Цѣлый день я угрюмо молчалъ и всѣхъ дичился, но на меня никто не обращалъ вниманія.

 Совѣтъ, данный матерью отцу, какъ видно, возымѣлъ свое дѣйствіе: отецъ вѣроятно обратился съ просьбою къ откупщику о ссудѣ ему денегъ, и надобно полагать, что откупщикъ не поскупился на этотъ разъ. Дѣтей обули и одѣли, а Сара сдѣлалась такою нарядною, какъ никогда. Я съ большимъ удовольствіемъ на нее посматривалъ.

 -- Какая ты хорошенькая, Сара! приласкался я къ ней, и ущипнулъ ея розовую щечку.

 -- Убирайся, ты! вознегодовала она на меня.-- Ты испачкаешь меня и сомнешь платье, а потомъ мнѣ же достанется.

 -- А знаешь, Сара, для чего это тебя такъ нарядили?

 -- Для чего?

 -- За тебя сватаются...

 -- Не ври, пожалуйста.

 -- Ей-богу, сватаются.

 -- Кто? спросила Сара, заалѣвшись какъ маковъ цвѣтъ.

 -- Не скажу.

 -- Голубчикъ, Сруликъ, скажи. Сестра, въ свою очередь, начала ласкаться ко мнѣ.

 -- Убирайся, отстань, кафтанъ сомнешь, потомъ мнѣ же достанется изъ-за тебя, передразнилъ я ее пискливымъ, сердитымъ голосомъ.

 -- Смотри, пожалуйста, какія радости! прикрикнула на насъ мать, появившаяся внезапно на порогѣ.-- Тебѣ, кобыла, больше дѣла нѣтъ, какъ только болтать. Ступай въ кухню. Борщъ весь выкипитъ. Да осторожнѣе; платье новое береги. А ты, батракъ, чего баклуши бьешь? дѣла себѣ не отыщешь?

 -- Да какое же дѣло?

 -- Мало книгъ вонъ тамъ на полкѣ? Всѣ небось наизусть знаешь?

 Мать съ каждымъ днемъ дѣлалась сварливѣе, отецъ -- угрюмѣе.

 Наступилъ жданный канунъ субботы. Какъ только солнце собралось къ закату, я влѣзъ въ свои новые сапоги, и напялилъ на себя модный кафтанъ. Въ первый разъ въ жизни я съ такимъ нетерпѣніемъ порывался въ синагогу. Я вознамѣрился дойти до нее окольными путями, чтобы хоть издали мелькомъ посмотрѣть на флигелекъ милыхъ Руниныхъ.

 -- Куда это ты такъ торопишься? спросила меня мать, когда я собирался перешагнуть порогъ.

 -- Въ синагогу хочу.

 -- Ишь какъ приспичило! Обожди, вмѣстѣ пойдемъ.

 Въ субботу, утромъ, я всталъ раньше обыкновеннаго и поторопился опять въ синагогу. Но меня преслѣдовала какая-то невидимая сила, насмѣхавшаяся надъ моимъ преступнымъ нетерпѣніемъ.

 -- Постой, воспрепятствовалъ отецъ:-- со мною вмѣстѣ пойдемъ.

 Да проститъ мнѣ Богъ! я въ эту субботу очень невнимательно молился. Я больше занимался засучиваніемъ своихъ ненавистныхъ рукавовъ, чѣмъ перелистываніемъ толстѣйшаго молитвенника. Рукава эти издавали какой-то звукъ, не то шелестъ, не то скрыпъ, и всякій разъ скользили обратно, совершенно погребая мои пальцы въ своихъ нѣдрахъ.

 Едва кончился субботній обѣдъ, едва только родители отправились на боковую, какъ я, крадучись, пробрался за дверь, и пустился со всѣхъ ногъ бѣжать.

 -- Сруликъ, постой, куда ты? позвала меня разряженная Сара. Но я притворился неслышавшимъ и быстрыми шагами пошелъ по улицѣ.

 Черезъ четверть часа, съ трепетавшимъ сердцемъ и съ прерывающимся дыханіемъ, я приблизился къ жилищу Руниныхъ.

 Трудно передать то, что я чувствовалъ въ эту минуту. Всѣ пережитыя мною, въ виднѣвшемся издали полуразрушенномъ, грязномъ флигелькѣ, ощущенія, всѣ картины прошлыхъ дѣтскихъ страданій и наслажденій, всѣ рожи уличныхъ, безжалостно преслѣдовавшихъ меня мальчишекъ, всѣ морды дворовыхъ собакъ, бросавшихся на меня, звуки скрипки и фортепіано, ругань яги-бабы, материнскія ласки незабвенной Маріи Антоновны, сладкія губки Оли, искалеченные пейсы,-- всѣ эти образы и впечатлѣнія вдругъ вынырнули изъ моей памяти и закружились предо мною.

 Я остановился. Сердце билось въ груди, внутреннія, безотчетныя слезы душили меня и захватывали дыханіе. Чего я волновался? Откуда эти болѣзненныя ощущенія? я тогда себѣ отчета не давалъ.

 Видъ Рунинскаго жилья очень измѣнился. Домикъ снаружи не блестѣлъ уже бѣлой штукатуркой, въ окнахъ не видать было хорошенькихъ занавѣсокъ и горшковъ съ цвѣтами, словомъ, отъ него вѣяло какой-то мрачною пустынностью и запущенностью. Я долго смотрѣлъ въ окна недоумѣвающими глазами, теряясь въ предположеніяхъ.

 Окно отворилось. Выглянула какая-то старая еврейка. Я подошелъ.

 -- Чего тебѣ? спросила меня еврейка довольно грубо.

 -- Тутъ еще Рунины живутъ? обратился я къ еврейкѣ, нерѣшительно, на еврейскомъ жаргонѣ.

 -- Тутъ. А тебѣ на что?

 Обрадовавшись я, не отвѣчая еврейкѣ, вбѣжалъ во дворъ и въ одну секунду былъ уже въ сѣняхъ. Еврейка тоже уже была тутъ.

 -- На что она тебѣ?

 -- Нужно. Я давно уже знакомъ.

 Еврейка смѣрила меня сердитымъ и презрительнымъ взглядомъ.