Записки фельдшера

Я вышел, больно стукнувшись о трюмо в прихожей уже левым коленом. Словно в тумане, мимо меня проплывали стены подъезда, изъеденные плесенью, с висящими, заросшими паутиной, проводами, зашарканные ступени, облупившаяся краска на перилах. Наверное, это и называется «разрыв шаблона». Изначально, ставя свою подпись на заявлении с просьбой принять меня на должность выездного санитара, я жаждал романтики, экстремального адреналина, мне нравилась примеряемая на себя роль спасителя и усмирителя недугов, нравилось, когда тебя ждут и ждут с нетерпением, когда смотрят на тебя надеющимся взглядом, следят за каждым твоим движением, видя даже в банальном открывании ампулы некий высший профессионализм, которому можно довериться. Но в таком беспомощном положении я еще ни разу не оказывался. Не было в моей работе такого, чтобы приходилось просто поворачиваться и уходить, оставляя человека в беспомощном, и — хуже того — в ухудшающемся состоянии. Может, наивно прозвучит, но до этого момента я был почти уверен, что нам по силам справиться с любым заболеванием, особенно когда рядом такой опытный напарник, как Костя. Ситуация, когда даже он оказался бессилен, меня потрясла.

Уже выходя из подъезда, я остановился. Внезапно накатило желание бросить ящик, взбежать наверх, обратно, в ту квартиру, схватить женщину за руки, все ей объяснить, рассказать, дать понять, что мы не бессердечные твари, что есть вещи на свете, над которыми не властен даже самый опытный и знающий врач, говорить, пока в ее глазах не появится понимание, ведь нельзя же так, нельзя поливать грязью тех, кто приехал помочь… Я ссутулился и побрел в машину. Никуда я не пойду и никому ничего не докажу. Да, есть вещи, над которыми не властен никто — ни врач, ни свежеотученный психолог. И понимание — одна из них.

Костя сидел в машине, приоткрыв дверь и куря очередную смердящую скверным табаком сигарету.

— В следующий раз будешь столько на вызове копаться — оставлю там, — сказал он, не глядя на меня. — Будешь на маршрутке до станции добираться.

— Охренел? — взвился я, но посыл возмущения пропал даром — сигарета уже полетела в сторону, роняя искорки, хлопнула дверь и щелкнула тангента рации.

— «Ромашка», тринадцатая бригада, один-три, свободна на Фабрициуса.

— Какая бригада? — криво усмехнувшись, произнес водитель.

— Какая бригада? — эхом прозвучал голос из динамика.

Костя сплюнул в окно.

— Один-три! — рявкнул он в микрофон.

— Где находитесь?

Водитель негромко выругался. На «направлении» сегодня сидела Антонина Васильевна, которая, несмотря на тридцатилетний стаж работы в диспетчерской, отличалась поразительной рассеянностью, и подобные вопросы у нее уже давно вошли в привычку — она была счастливой обладательницей неисчислимого количества внуков, и все рабочее время обычно убивала, не слезая с телефона, старательно выясняя, как поживает, чем занят, что ел на обед и как спал каждый из них.

— На станцию, тринадцатая.

— Слава яйцам, — негромко произнес Костя. Машина тронулась. За окном проплыли ветки бузины, звучно шлепнув по стеклу листьями. «Газель» несколько раз ощутимо качнуло, когда она выбиралась из канавы, в которую ее загнало маневрирование между абы как поставленными машинами. Наконец ее двигатель победно взревел, нас тряхнуло, и машина выбралась на дорогу, которую можно было назвать таковой хотя бы по наличию бетонного покрытия с легкими, практически незаметными, вкраплениями асфальта.

Костя повернулся ко мне:

— Сказать что-то хочешь?

— Хочу, — зло отозвался я. — Хочу сказать, что работать с тобой больше не хочу. Как на станцию вернемся.

— Скатертью дорога, — отозвался напарник. — Мне ж проще будет без карманного робингуда под рукой.

— Да иди ты… — Как всегда, когда эмоции бурлят, нужных слов не находилось.

— А что — ты вообразил, что я тебя умолять буду? — прищурился Константин. — Или на колени бухнусь? Мне истерики не нужны в качестве напарников. Особенно истерики мужского пола. Хуже баб…

— С какого хрена истерики? — рявкнул я. — Кто тебе про истерику говорил? Просто…

— Что — просто?

— Просто, б…дь, нельзя так!! Ты какого дьявола вообще тогда в медицину пошел, если так к людям относишься?

— Как я отношусь, Шульгин? Я что, помощь не оказал? Или ты хотел, чтобы я тетке стволовой инсульт одной инъекцией вылечил?

Вот правильно же говорит, что самое обидное. Мои мысли, по сути, озвучивает. Но все равно — как будто с ног на голову все переворачивает. Я отвел глаза и отвернулся, тяжело плюхнувшись в крутящееся кресло.

— Нельзя так с людьми…

— А как надо было?

— Да как угодно, но не так! Нас человек вызвал, потому что помощь ему нужна была — а ты ее… не знаю… только что на хер не послал! И то, судя по тону — послал! Что тебе мешало хоть разговаривать вежливее? Зачем гавкал на нее? Она… и так… там одна осталась…