Записки гарибальдийца

Но по прибытии в Неаполь, интендантство было устроено в своем полном составе. Офицеры были набраны из людей опытных, бухгалтеров разных магазинов и контор. Ачерби по-прежнему оставался главным интендантом; но, бедный, скоро сам запутался в ежедневно представлявшихся ему очень подробных счетах. Касса, по-видимому, находилась в цветущем состоянии, а войско стало терпеть нужду больше против прежнего. Интендантство между тем вело дела очень экономически, закупало и заказывало разные предметы для войска в больших размерах. Так, например, однажды было закуплено до 300 тысяч пар солдатских башмаков, о чем торжественно было объявлено циркуляром по армии, никогда не превышавшей 40 тысяч человек. В то же самое время, солдаты, не имевшие средств экипировать себя сами, ходили босые, или снимали обувь с убитых бурбонских солдат. Комиссары и интенданты жили на славу в Неаполе, разъезжали на кровных лошадях по Villa Reale и пленяли весь город живописной роскошью своего партизанского наряда.

«Il faut que ces choses suivent leurs cours régulier»[206], – сказал мне какой-то капитан бельгиец, когда я торопил раздачу теплых шинелей на артиллерийскую команду, дрогнувшую в своих красных рубашках в холодные сентябрьские ночи.

XXVII. Отставка

Дело дошло до развязки. По отъезде Гарибальди, Сиртори, бывший начальник штаба, был назначен главнокомандующим над гарибальдийцами, переименованными в Южную армию. Правительство торопилось распустить солдат, и их ежедневно отправляли большими партиями в Ливорно, Геную и калабрийские порты, наградив на дорогу шестимесячным жалованьем. Калабрийцы потребовали увольнения тотчас по отъезде Гарибальди, который обещал отпустить их домой по окончании военных действий и оставить в их руках оружие. Министерство не согласилось исполнить это обещание диктатора. Неудовольствие в Южной армии было всеобщее. По взятии Капуи, пьемонтские войска вошли туда со знаменами и с барабанным боем, а гарибальдийцы безоружные шли за ними, что их очень оскорбило. Начались неприязненные отношения между двумя армиями. В Казерте, в Аверсе и в других городках, дело доходило до кровавых стычек. Пьемонтские офицеры обращались несколько презрительно с волонтерами, и ходили слухи, будто правительство не признает чинов, розданных Гарибальди. Королевский декрет, последовавший тотчас за взятием Капуи, мало успокоил волнение. Объявлено было прежде всего, что за офицерами признается только тот чин, на который они имеют форменный диплом за подписью диктатора или военного министра. В последнее время, в гарибальдийском войске было очень много повышений, хотя и заслуженных, но формально еще не утвержденных. Гарибальди во время самой битвы производил в чины отличившихся; его адъютанты записывали их имена, тем всё и кончалось.

В регулярное войско неохотно принимали гарибальдийцев. Наконец самая денежная награда была иначе перетолкована, и многие ею оскорбились.

«Министерство принимает нас за швейцарцев Фердинанда II[207] или за бельгийцев Ламорисьера», был общий голос.

Гарибальдийцы перешептывались между собою и враждебно глядели на новые власти. Со дня на день ожидали вспышки. Положение было затруднительное. Но Гарибальди своим примером указал дорогу, и все истинные гарибальдийцы последовали за ним. Оставаться было незачем.

Штаб Сиртори помещался в большом казенном здании на Strada di Chiaia против S. Agata; у ворот стояли пьемонтские часовые. Офицеры были по большей части французы и бельгийцы. Меня встретил молодой поручик с завитыми усиками, в фантастическом гусарском костюме. Он ни слова не говорил по-итальянски, но зато по-французски был очень разговорчив. Как-то между делом он сообщил мне, что служил в chasseurs d’Afrique[208] и еще несколько очень интересных подробностей о своей особе. Я передал ему просьбу об отставке и надлежащие документы, и получил любезное приглашение явиться завтра.