Записки гарибальдийца

Тотчас по окончании военных действий, бо́льшая честь гарибальдийцев взяли отставку. Правительство дало им в вознаграждение шестимесячное их жалование, которого очень многие еще не получили. Те же, которые изъявили желание остаться, должны были подвергнуться экзаменам. Для рассортировки их назначена комиссия, на половину из офицеров регулярной армии и из старших гарибальдийских офицеров, которых правительство утвердило в заслуженном ими на поле сражения чине. Комиссия эта до сих пор еще не окончила своего дела. Из принятых на службу гарибальдийцев должна быть составлена Южная армия. Правительство, с своей стороны, намерено пополнять ее состав восьмьюдесятью солдатами регулярного войска на каждый полк. Начальство этого преобразованного корпуса вверено Сиртори, бывшему начальнику штаба Гарибальди. Эта Южная армия, вероятно, скоро заставит говорить о себе, – но мой сюжет пока гарибальдийцы торжественно окончившие начатое ими дело и возвратившиеся к мирным занятиям. Одни из них, сняв полковничьи галуны, сидят за конторками своих табачных лавок, другие с подвязанной рукой или с черной повязкой на глазу возвратились в кузницы или другого рода мастерские; некоторые навсегда оторванные от своего ремесла, как я сказал уже выше, чистят сапоги, или продают воду в Палермо и Неаполе, и немногие продолжают барскую жизнь в своих замках или дворцах, украшающих столичные города освобожденного ими королевства. Из иностранцев, кто мог, вернулся на родину, а некоторые определились в папские зуавы и готовы идти против своих бывших сотоварищей, когда Гарибальди снова кликнет клич и позовет в ряды своих, рассеявшихся по лицу земли сподвижников.

Я считал обязанностью упомянуть и об этих некоторых, но спешу прибавить, что их было очень и очень немного, и что никак не по этим немногим следует судить о гарибальдийцах.

Я не знаю, были ли когда-то в действительности те блаженные времена, о которых говорят теперь очень много, когда будто бы одна чистейшая привязанность к принципу, к идее двигала массы, когда всякий партизанский отряд составлялся из людей горячо преданных своему делу. Знаю только что теперь, если кто и жертвует собою за идею (о чем обыкновенно не преминет объявить во всеуслышание), то всем, видящим это самопожертвование чудится, что идея эта имеет некоторую весьма существенную привлекательность, в роде например той, за которую еще так недавно ополчился дон Джиджи[205].

Немудрено, что и между гарибальдийцами немало было людей пропащих, которым закрыты были все другие пути и которые готовы были при первом удобном случае перейти на сторону того, кто больше дает. Но уже по одному тому, что Гарибальди не принадлежал к числу много дающих, таких личностей было очень мало в рядах его армии. Первое время все служили почти без жалования и постоянно нуждались в необходимом. Несмотря на отсутствие правильного устройства и строгой дисциплины, окрестные жители никогда не жаловались на угнетения и на неизбежные в подобных случаях грабежи. Гарибальди в этом отношении шутить не любил; во время кампании 1859 г. он приказал расстрелять одного из своих солдат, родом романьола, укравшего какие-то пустяки у одного из окрестных контадинов. Солдаты знали характер своего вождя и нередко терпели голод и нужду, но ни разу не поживились курицей на счет мирных жителей.

Под боком была армия Ламорисьера, где солдатам платили хорошо и где вовсе не царствовала такая обязательная честность. Французские зуавы в большом количестве стекались под знамена своего соотечественника. Приманкой им служила, конечно, не горячая привязанность к святейшему отцу и его временной власти. У Гарибальди этих зуавов было не больше полроты и, конечно, это были весьма немногие из зуавов, которые еще сколько-нибудь разбирают кому и за что отдают они свою жизнь. Зуавы эти, впрочем, хуже всех других подчинялись строгим правилам гарибальдийской армии; совершенно особенные понятия о собственности не раз завлекали их в приключения, и порой они хвалились геройскими подвигами присоединения (annexion), как называли они этого рода проделки.

Меня интересовало узнать, с которых именно пор зуавы стали называть этим именем геройские подвиги грабежа и кражи? Прежде, или после присоединения Савойи и Ниццы?

Офицеры и чиновники интендантства и военные комиссары, хотя бо́льшая часть природные итальянцы, отличались также истинно зуавским взглядом на собственность. В самом начале военных действий интендантство состояло из майора Ачерби и двух-трех выбранных им самим офицеров. Денежные средства были очень незначительны, и между тем войско постоянно было снабжено предметами первой необходимости. В то время над Ачерби не было контроля, он никому не представлял отчетов. А между тем никому и в голову не пришло бы обвинить майора в неправильном или нечестном употреблении сумм, назначенных на содержание войска. Каждая копейка была налицо, и не раз благородный интендант из собственного кармана пополнял дефицит кассы, бывшей до взятия Мессины в самом бедственном положении.