Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Потемкин тогда расположился на возвышении, называемом Ново-Григорьевским. В радости от победы над турками и увлекаемый набожными мыслями, которые не покидали его с детства, он бросился на шею де-Линю и сказал ему: «Видите ли вы эту церковь? Я ее посвятил моему святому, и победа Нассау случилась на другой день после его праздника. Мы и сегодня возле его церкви, и вот турецкий флот сожжен; это помощь святого, не так-ли? Да, точно, я баловень Божий!»

Это торжество вознаградило императрицу за тревогу, которую причинил ей шведский король. Она приказала отслужить молебен и назначила для этого храм в крепости, находящийся в виду памятника Петру Великому, достойного и его, и ее. Императрица объявила мне, что сорок две губернии предложили ей выставить по батальону, но что она отказалась от этого, потому что солдат, которых собрали в Москве и Петербурге, было довольно для отражения шведов. Когда она спросила меня об новостях из Франции, я сказал ей, что там думают, будто она написала шведскому королю резкое письмо, которое его рассердило: «Я очень рада, — отвечала она мне, — что вы мне сообщили это. Эту басню распускали во многих местах; надеюсь, что вы считаете меня неспособною солгать вам. Итак, положитесь на мои слова: с 1785 года я ни разу не писала шведскому королю». От нее же узнал я, что капитан-паша, собрав остатки своего флота, состоявшего еще из тридцати пяти судов, из которых пятнадцать с 74 и 80 пушками, встретился с контр-адмиралом Войновичем[118], который шел на него с 17-ю кораблями. Они вступили в бой, и битва была решительная. Турки потеряли 20-пушечный корабль, а один русский фрегат так пострадал, что его нужно было ввести в Севастопольскую гавань. Капитан-паша отошел к берегу, к Варне, а Войнович остался на море.

На севере адмирал Грейг напрасно искал шведского флота: он встретил только четыре судна и упустил три; только одно, 74 пушечное, разбилось о берег и было сожжено русскими. Пятьсот человек экипажа попали в плен. Екатерина послала Грейгу Андреевскую ленту. «Этот орден, — отвечал он ей, — дается только высокорожденным или отличившимся своими заслугами, а так как я не знатного происхождения и не успел еще отличиться, то, сохраняя орден, не буду однако носить его, покуда не буду достоин».

На суше не происходило ничего замечательного. Армфельд[119], после нескольких незначительных успехов над русскими, удалился в Питтис. Он отступил храбро и в порядке, между тем как остальная шведская армия внезапно удалилась от Фридрихсгама. В то время мы еще не знали о возмущении финляндской армии, и это быстрое отступление возбудило в Петербурге такое же сильное удивление, как сильна была сначала тревога, произведенная внезапным наступлением шведов. До нас доходили только слухи, что финляндские войска, готовые отразить нападение, не хотели войны, несогласной с условиями конституции[120].

Между тем Монморен писал мне, что шведский король требует от Франции денежного вспомоществования, обещанного ему прежним договором. Ему отвечали, что так как он зачинщик, то его требование неисполнимо, а что касается обыкновенных субсидий в мирное время, то король желает, чтобы обстоятельства дали ему возможность выплатить их. Этот ответ, сообщенный русским министрам, очень им понравился и снова возбудил надежды на заключение союза между четырьмя державами. Монморен наказывал мне спешить, но между тем не давал мне средств, потому что никак не хотел гарантировать независимость Польши.

Отправившись однажды в эрмитаж, я узнал от императрицы, что шведский король оставил свой лагерь и возвращается в Стокгольм через Або, вместо того, чтобы идти тем же путем, по которому он шел в Финляндию. «Король несколько смущен, — сказала она мне с ироническою улыбкою; — народ знает, что его непобедимый флот не выходит из портов, между тем как несчастный русский флот постоянно в море».

Императрица приказала сообщить нам свой манифест против Швеции. Он был написан сильно, благородно и в умеренных выражениях. Но, сообщая его датскому правительству, она выразилась таким образом: «Шведский король безрассудно обнажил меч, вооружившись против меня; ему придется бросить и ножны». Когда Густав узнал об этом, он сказал: «Сикст пятый сказал о герцоге Гизе: когда подданный обнажает меч против своего монарха, то должен бросить и ножны. Я не подданный императрицы и сделаю все, что могу, чтобы доказать это». Странно было видеть этих двух монархов, спорящих так жарко на словах, между тем как из их армий одна будто дивилась, что застигнута врасплох, а другая более склонна была к переговорам, нежели к битвам.