Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Поляки, возбужденные им и рассчитывая на помощь прусского короля, уничтожили постоянный совет, существование которого гарантировала императрица; в то же время они громко требовали выхода русских войск из Польши. Императрица, в гневе, хотела было силою поддержать утвержденную ею конституцию. Кобенцель, Нассау и я с трудом могли успокоить ее. Мы доказали ей, что прусский король воспользуется ее поспешностью, чтобы исполнить свои планы, что он вступит в Польшу, что вся Польша восстанет, и что эта диверсия послужит в пользу Швеции и Порты.-Императрица уступила, решилась действовать умеренно и, чтобы рассеять ложные опасения, возбуждаемые в Польше пруссаками, оказала равнодушие к переменам, происшедшим в польской конституции, но решилась оставить свои войска в Украине, чтобы сохранить безопасность армии фельдмаршала Румянцева.

Между тем прибыл князь Потемкин. Взятие Очакова заставило императрицу позабыть все, что давало ей повод к неудовольствию против князя. Обрадованная победою, она прощала лень его. Все, кто роптал на него за беспорядки, спешили изъявить ему свою преданность. Ему сказали, что я был в числе его хулителей, и он жаловался мне при первом свидании со мною. «Название хулителя я не заслужил, — отвечал я; — я не мог постигнуть той неблагоразумной уверенности, с которою вы удалили войска с севера, открытого для шведского короля, если бы он действовал смело и решительно. Мне также казалось, что вы дали туркам время укрепить Очаков, который, по мнению инженера Лафитта, не мог устоять против сильного нападения, и в этом случае я разделял мнение и нетерпение друзей моих де-Линя и Нассау».

«Ничего не могу сказать на счет Швеции, разве только то, что никакой рассудительный человек не мог предвидеть эту войну без повода и дерзость, подобно Густавовой. Что же касается Очакова, то вы ошибались: мы не ожидали нападения турок, они боялись нашего. Мне пришлось растянуть войско на три с лишком тысячи верст и перевозить огромные обозы с припасами по степям. Я полагаю, что в недолгое время я сделал все, что мог».

«Теперь мой черед обвинять вас, — говорил я смеясь; — я знаю из верных источников, что вы довольно равнодушны к союзу между четырьмя державами, которому, казалось, придавали прежде такое значение. Уверяют даже, что вы, забывая происки Англии и Пруссии против России, склоняетесь теперь на их сторону и готовы защищать их перед императрицею; одним словом, что вы готовы подать руку вашим врагам и отступиться от друзей ваших».

«Отчего ж бы нет? — возражал он тем же тоном; — вам, как дипломату, нечего бы тут удивляться. Когда я увидел, что Франция становится архиепископством, что духовная особа удаляет из королевского совета двух маршалов и преспокойно допускает англичан и пруссаков овладеть Голландиею без бою, я, признаюсь, позволил себе одну шутку: я сказал, что охотно посоветовал бы моей государыне войти в союз с Людовиком толстым, Людовиком юным, Людовиком святым, хитрым Людовиком XI, мудрым Людовиком XII, Людовиком великим, даже с Людовиком многолюбимым (bien-aim'e), во никак не с Людовиком викарием[128]».

«Правда, — ответил я смеясь, — что французские короли назначали иногда в министры епископов и кардиналов, во я не думаю, чтобы они делали министрами таких генералов, которые не раз собирались идти в монахи».