Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Государыня дала мне, равно как и всем спутникам своим, медаль; которую тогда велела выбить. На одной стороне был профиль Екатерины, на другой — карта ее путешествия. Русская надпись свидетельствует, что свершилось двадцатипятилетие ее царствования, и что она совершила путешествие в видах общественной пользы. Не смотря на мое равнодушие к этим празднествам, я однако не пройду молчанием одного, данного в честь императрицы графом Шереметьевым[94], в одном из его подмосковных поместий[95]. Дорога туда была освещена блестящим образом. Огромный графский сад, насажденный с большим искусством, был освещен разноцветными огнями. На прекрасном его театре сыграли большую русскую оперу[96]; все, кто понимал ее содержание, находили, что она была очень занимательна и хорошо написана. Я мог только судить о музыке и танцах, и меня удивило изящество мелодий, богатство нарядов, ловкость и легкость танцовщиков и танцовщиц. Но более всего меня поразило то, что автор слов и музыки оперы, архитектор, построивший театр, живописец, который его расписал, актеры и актрисы, кордебалет и самые музыканты оркестра, все были крепостные люди графа Шереметьева. Этот помещик, один из богатейших в России, позаботился воспитать их и обучить; ему обязаны они были своими талантами. Ужин был также роскошен, как представление; никогда я не видывал такого множества золотых и серебряных сосудов, столько фарфора, мрамора и порфира. Наконец (что многим покажется невероятным) весь хрусталь на столе на 100 приборов был изукрашен и осыпан дорогими каменьями, всех цветов и родов и самой высокой цены.

Так то русские вельможи, лишь только вступили на путь просвещения, как уже начали подражать патрициям Рима; в то время в Москве можно было встретить не одного Лукулла.

Екатерина в свою очередь хотела дать в Кремле балы и торжества, которых пышность соответствовала бы ее величию. Но все было отложено, когда она узнала, что в нескольких областях империи губернаторы не исполнили ее распоряжений и не наполнили, согласно ее повелению, хлебные запасные магазины, и что народ страдает от непредвиденного, сильного неурожая. «Неприлично было бы явиться мне среди увеселений и празднеств, когда мои подданные страдают от бедствия, которое я бы должна была предотвратить», говорила государыня. Я был при ней, когда ей донесли, что явился один из губернаторов, обнаруживших оплошность. «Я надеюсь, — сказал граф Безбородко, — что ваше величество сделаете ему публично строгий выговор, как он того заслуживает».

«Нет, — отвечала Екатерина, — это было бы для него слишком унизительно: я дождусь, когда мы будем с ним наедине; потому что я люблю хвалить и награждать во всеуслышание, а журить потихоньку».

Императрица, отдохнув несколько дней в Петровском, отправилась в С.-Петербург; 14-го июля мы прибыли в Царское Село. Мы снова видели хорошенький городок Тверь, Вышний-Волочок, Валдай и Новгород-Великий, некогда знаменитую общину, владычицу севера, прославленную победами и счастливую в своей независимости.

Наконец кончилось это долгое и странное путешествие, которое последовательно представило нам ряд картин самых разнообразных и новых. Простившись с императрицею, я возвратился в С.-Петербург, чтобы снова заняться моими дипломатическими делами, которые на первых порах показались мне немного сухи и однообразны; я переходил от оживленной, разнообразной деятельности романа к медленному важному делу. Покинув волшебную среду, я уже не мог встречать, как в нашем торжественном и романтическом поезде, на каждом шагу новые предметы: флоты, внезапно созданные, отряды козаков и татар, явившихся из недр Азии, освещенные дороги, горы в огне, волшебные замки, сады, насажденные в одну ночь, глухие дикие пещеры, храмы Дианы, прелестные гаремы, кочующие племена, верблюдов, бродящих в пустыне, валашских господарей, свергнутых с престолов, кавказских князей, угнетенных царей Грузии, искавших внимания и покровительства императрицы. Нужно было снова приняться за сухие политические расчёты, дипломатические прения, в которых часто на крохотных и не очень верных весах взвешивают великие мировые интересы, участь государств и кровь народов.

На востоке меня ожидали все те же обычные дела, важные сделки, слаженные мелкими происками, и те систематические войны, которые тревожат мир, не изменяя его положения. Но с запада получено было известие, видимо указывавшее мне приближение одного из тех сильных государственных переворотов, которые совершенно изменяют образ мыслей, законы, права и связи человеческих обществ. Это был предмет для размышлений, надежд и опасений поважнее и глубже впечатлений, внушенных мне этим быстрым и блистательным видением Тавриды, этим отрывком из «Тысячи и одной ночи», которого очарование исчезло так недавно.