Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Я была больна более обыкновенного. Довольно сильная лихорадка держала меня в комнатах. Моя мать проводила весь день со мной. Она была замечательно бледна и порой впадала в глубокий бред. Я не могла отвести с нее глаз и страшно о ней беспокоилась. Она оставила меня, чтобы пойти обедать, и вернулась вечером. В половине 11-го встала, чтобы попрощаться со мной, обняла меня с обычной нежностью, благословила меня и удалилась. В 11 часов я к ней отправила свою горничную, которая обыкновенно присутствовала при ее раздевании, и услуги которой ей нравились. Я ее ожидала с нетерпением, желая знать, расположена ли моя мать отдыхать; мои дети спали, madame де-Тарант пошла молиться в соседнюю комнату, я уже лежала. Вдруг прибежала моя горничная с очень смущенным видом и сказала взволнованным голосом: «Ваша мать просит вас скорее прийти к ней». Я задрожала от этого призыва, я говорила себе, что моя мать, умирая, зовет меня. Я вскочила с постели, надела ватное пальто и побежала к ней. Какое зрелище представилось моим глазам! Моя бедная мать со всеми ужасными признаками паралича сидела поперек своей кровати. Ее ноги были обнажены, голова непокрыта, глаза обезображены. Хотя она умирала, она протянула свои руки, я их схватила моими; ее голова упала мне на грудь, и она меня благословила самым трогательным, нежным и торжественным образом. Господь позволил, чтобы она сделала это, несмотря на апоплексический удар. Я не берусь выразить, что происходило во мне. Я чувствовала, как слабею; меня вырвали из рук моей матери: мы чуть не упали, обнимая друг друга. Мой муж увел меня в мою комнату, я упала на колени перед распятием и долго молилась вслух. Г-жа де-Тарант говорила мне потом, как она была тронута моими словами, так естественно выходившими из души. Мой муж был так этим растроган, что встал на колени рядом со мной. Смерть, сколько чувства ты нам показываешь и с сколькими истинами ты нас знакомишь! Ты — конец и начало, ты разрушаешь, чтобы вернуть жизнь. Каждая капля моей крови была охвачена ее ледяным покровом. Мать моя дышала еще около получаса после того, как я ее оставила. Она потеряла дар слова немного раньше, но еще имела силу взять руку моего мужа, чтобы поднести ее к своим умирающим губам. Он принял ее последнее дыхание. Это право принадлежало ему, как самому верному другу, как самому нежному сыну, как опоре ее старости.

Моя мать часто высказывала желание быть погребенной в одном из своих имений Калужской губернии, где она родилась. Это же желание было выражено в бумаге, адресованной ею моему мужу и найденной после ее смерти. Мой муж спросил у императора разрешение исполнить последнюю волю умершей. Его величество милостиво разрешил, приказав, чтобы во всех церквах, мимо которых пройдет тело, читались установленные молитвы. Приготовления к погребению отнимали много времени, в течение которого гроб поместили в назначенной для этого комнате возле католической часовни и кладбища, назначенного для иностранцев. Позаботились о том, чтобы я не знала, когда дорогие останки будут увезены от меня. Муж мой в этом случае, как и во многих других, был моим ангелом-хранителем. Он принял на себя все расходы, которые должны были лежать на моем брате, который наследовал состояние моей матери и находился довольно близко от нас во Франкфурте на Майне, но муж мой испытывал действительное удовольствие заботиться о моей матери после ее смерти так же, как это было при жизни. Г-жа де-Тарант не оставляла меня ни днем, ни ночью, ее нежное попечение ко мне было торжеством дружбы. Печаль лишила меня сна, каждый день в 11 часов вечера я испытывала трепет и страдание, которое может понять только сыновнее чувство; это состояние продолжалось около двух месяцев. Г-жа де-Тарант усаживалась возле моей постели и покидала меня только около 4-х часов утра, когда истощенная природа, казалось, засыпала. Она вставала очень рано, чтобы помолиться возле моей матери. Столь искренния и столь нежныя попечения смягчали мое сердечное огорчение. В это самое время произошло обстоятельство, которого я никогда не забуду. Однажды утром я сидела на диване, погруженная в печальные размышления. Мой муж вошел и сел против меня; некоторое время мы хранили молчание, его глаза наполнились слезами; он бросился ко мне, рыдая и говоря, что мы оба осиротели и должны утешать друг друга. Зима протекла для меня печально.

Справедливая и законная печаль никогда не исчезает, религия смягчает ее жгучесть, не уничтожая ее; нужно умереть, чтобы потерять ее. Господь приказывает времени только укреплять нас для того, чтобы ее переносить всегда.