Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

На другой день после представления принцессы великому князю-отцу, императрица принимала в торжественной аудиенции польских депутатов: графа Браницкого, Ржевусского, Потоцкого, вожаков партии, желавшей установления наследственности польской короны. Они просили государыню взять Польшу под свое покровительство. Это была первая публичная церемония, на которой присутствовала принцесса Луиза. Императрица сидела на троне, в зале, называемой тронной. Публика наполняла залу, и народ толпился у входа в кавалергардской зале. Граф Браницкий говорил речь на польском языке, вице-канцлер отвечал ему по-русски, стоя на ступенях трона. Когда церемония кончилась, государыня удалилась в свои апартаменты. Принцесса Луиза следовала за нею, но в то время, как она обходила трон, она задела ногой за нить и золотую бахрому бархатного ковра, разложенного вокруг трона. Она пошатнулась и наверное бы упала, если бы г. Платон Зубов ее не поддержал. Это смутило и привело в отчаяние принцессу тем более, что она в первый раз появлялась в публике. Нашлись странные люди, которые объясняли это маленькое приключение, как дурное предзнаменование. У них не явилось мысли одной августейшей особы, напомнившей, что подобному случаю Цезарь нашел счастливое объяснение: высаживаясь на берегу Африки для преследования остатков республиканской армии, он упал в то время, как вступал на африканскую землю: «Африка, я овладеваю тобой», воскликнул он, истолковав таким образом в свою пользу то, что другие могли бы объяснить в дурную сторону.

Я приближаюсь к самому интересному периоду моей жизни: новое и величественное зрелище открывалось перед моими глазами; блестящий и величественный двор, великая государыня, которая меня видимо приближала к той, которая внушала мне привязанность, перенесшую всякие испытания. Чем больше я имела честь видеть принцессу Луизу, тем более охватывало меня чувство беспредельной привязанности к ней. Несмотря на ее молодость, мое к ней участие не ускользнуло от ее внимания; я с радостью это заметила. В начале мая, двор переехал в Царское Село. На другой день, после приезда, ее величество приказала моему мужу, чтобы я также переехала в Царское Село на все лето. Это приказание привело меня в восторг; я тотчас выехала, чтоб быть там до вечернего собрания, которое устраивала у себя императрица. Переодевшись, я сейчас же отправилась во дворец, чтобы представиться государыне. Она вышла в 6 часов, обошлась со мной с большой добротой и сказала: «я очень довольна, что вы теперь наша; будьте с сегодняшнего дня madame la grosse maréchalle[85], чтобы иметь более внушительный вид». Я постараюсь дать некоторое понятие о лицах, которым императрица разрешила жить в Царском Селе и допускала в свой домашний кружок, но, прежде чем набросать их портреты, я желала бы нарисовать образ этой государыни, которая в продолжение тридцати слишком лет составляла счастье всей России.

Потомство судит и будет судить Екатерину Вторую со всеми ее страстями, свойственными человечеству. Новая философия, под влияние которой она, к сожалению, подпала и которая в сущности являлась причиной (le principe) всех ее недостатков, густой завесой покрывала все ее прекрасные, высокие качества. Но я думаю, что справедливость требует обратиться к заре ее жизни, прежде чем осуждать ее и затемнять ее славу и свойства невыразимой ее доброты.