Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

В то время, как двор ожидал в Гатчине приезда эрцгерцога палатина и двух свадеб — великих княжон Александры и Елены, великая княгиня Елисавета получила от великой княгини Анны известие о ее скором возвращении без всяких подробностей. Накануне дня свадьбы великой княжны Елены, в начале октября, император сам привез великую княгиню Анну в ее апартаменты, смежные с комнатами великой княгини Елисаветы. Обе выказали радость при свидании, в присутствии его величества, и в ту минуту государь сказал несколько слов великой княгине Елисавете, забыв, невидимому, свою строгость относительно ее[196].

— «Вот и она! — сказал его величество очень довольным тоном, представляя великую княгиню Анну великой княгине Елисавете. — Все-таки она к нам вернулась, — прибавил он, — и с очень добрым лицом»…

Но с следующего же дня государь опять упорно не обращал ни слова к великой княгине Елисавете в продолжение шести недель. Как только великие княгини остались одни, великая княгиня Елисавета высказала своей невестке удивление по случаю ее внезапного, неожиданного приезда и спросила, что сталось с ее планами, составленными перед отъездом. Тогда она узнала от великой княгини Анны, что император был, вероятно, уведомлен о ее намерении, потому что ранее, чем она успела подготовить все для его исполнения, г. Растопчин написал г. Тутолмину, сопровождавшему великую княгиню, самые угрожающие письма, предвидя возможность, что великая княгиня будет просить у императора позволения продлить свое пребывание в Германии. Письма эти повторились, и наконец пришло письмо, назначавшее безотлагательно возвращение великой княгини к предполагавшимся свадьбам. Испуганная угрозами Растопчина и страшась навлечь весь гнев императора на сопровождавших ее особ, она решилась повиноваться[197].

Свадьба великой княгини Елены с наследным принцем Мекленбург-Шверинским была отпразднована 6-го октября[198]. Свадьба великой княгини Александры с эрцгерцогом-палатином состоялась 8 или 10 дней спустя[199]. Государю было угодно, чтобы последующие праздники, церемонии и представления состоялись со всей приличествующей помпой и великолепием, но гатчинский дворец был для того неудобен: он был слишком мал и не мог достойным образом вместить в своих стенах все петербургское общество, так что особы, которые, по положению и по рангу, должны были непременно присутствовать на этих церемониях, едва могли разместиться в Гатчине. Отдельное помещение во дворце, где давались домашние спектакли, крайне мизерные квартиры первых чинов двора и лиц, принадлежавших к высшему петербургскому обществу, грязь и осеннее небо, покрытое туманами, придавали этому торжеству печальный вид для жертв, обреченных жить в этих квартирах, и смешной — для актеров и зрителей, поставленных в самое лучшее положение. Я не прочь причислить к числу жертв наследника престола с его супругой, вспоминая, что из повиновения к воле императора, желавшего, чтобы великим князем устроен был бал, пришлось выселить маленькую великую княжну, для которой не было другого убежища, кроме комнаты ее матери. Праздники продолжались до ноября. Они беспрерывно возобновлялись и должны были получать главный интерес вследствие благоприятных известий из армии. Суворову пожалован был титул князя италийского, а великий князь Константин, бывший зрителем побед Суворова, получил титул цесаревича, до того времени исключительно принадлежавший наследнику престола. Император объявил, что проведет всю зиму в Гатчине. Все чувствовали невозможность осуществить это решение, так как Гатчина была неудобна для помещения такого большого двора в продолжение суровой зимы. Но государь не привык слушать возражения, все молчали, и его величество полагал, что все затруднения им устранены.

Великая княгиня Александра, сделавшись эрцгерцогиней, уехала с супругом в конце ноября[200]. Император расстался с ней с чрезвычайным волнением. Прощание было очень трогательно. Он беспрестанно повторял, что не увидит ее более, что ее приносят в жертву. Мысли эти приписывали тому, что, будучи с тех пор справедливо недоволен политикой Австрии относительно себя, государь полагал, что вручает дочь своим врагам. Впоследствии часто вспоминали это прощание и приписывали его предчувствию.

XVII