Записки грибника

Я даже есть, не ходил, Марфа мне сюда каши принесла. Поблагодарив, в три секунды выскреб содержимое довольно вместительной плошки, не распробовав вкуса, запил квасом, отставил посуду в сторону и склонился над своим шедевром. Поначалу хотел ограничиться одними рисками, но отверг эту идею ещё на стадии рисования, после того как сбился со счета. Всё как на настоящем, целые числа, большая риска, маленькая, десятые доли. Первые пять сантиметров, проскочили на ура. После шестого на спину положили мешок с картошкой, знаю, что её нет, значит с репой. К восьмому в глаза насыпали песка. А девятый пришлось отложить, от постоянного напряжения кисть стало сводить судорогой и она начала подрагивать. Я не гравер, первый раз в жизни взялся что-то вырезать на металле. Посидел немного с закрытыми глазами, откинувшись на стенку. Когда маленько отпустило, дорезал недостающие черточки.

Устало вздохнул, — 'на сегодня хватит, завтра протравлю, кусок меди давно уже плавал в склянке с азотной кислотой, потом обожгу. Останется только затереть мелким песком, и можно будет пользоваться'

Собрал инструменты, убрал остатки бронзы, завернул штангель в чистую тряпку, засунул в карман, задул свечу и вышел из мастерской. Попытался, споткнувшись обо что-то, чертыхаясь, на ощупь с трудом выбрался на улицу. Светило полная луна, тихо шумел листвой слабый ветерок. Я остановился на крыльце, закинул руки за голову, сладко потянулся, зевнул и побрел к себе, спать.

Следующее утро, не принесло ни каких хлопот, обычная рутина, все как всегда. Проснулся, совершил утренние дела, потом легкий завтрак, небольшой отдых и за работу.

Сегодня предстоял трудный день, доделать свой измеритель и начать изготовление метчика.

'Размечтался Сусанин поляков из леса вывести, да по пути три сосны нашел'

Пришли за мной и вежливо так, под белы ручки, отвели в приказ Стрелецкий. Трое сбоку, наших нет. Да, я, собственно говоря, и не дергался.

С полгода назад, был разговор с Никодимом, я показал ему документ, что был мной куплен. Он посоветовал свернуть его в трубочку потуже и засунуть в гузку поглубже и больше никому не показывать.

— Тебе по этой грамотке, шею свернут как куренку или ноздри вырвут, али батогами пригладят.

— Это за что?

— Да ты по ней выходишь беглым, такие продают хрестьянам которые от бояр бегут, мы по таким и узнавали, кто они и куда они.

Я взглянул на Никодима. Он раньше не говорил, что беглецов ловил.

— Что ты на меня так смотришь? Ты думаешь, что мы на засеке когда жили, тока татар стерегли? Э, всяко бывало, соберется ватажка и айда на Дон к казачкам. Одни, самые дурные, сразу разбойничать начинают, а другие идут смирно, у них вроде и грамотка есть, жены с детишками по телегам сидят, да беглые они, грамотка поддельная.

Смотри, — Он пальцем ткнул в несколько мест — Здесь и здесь скоблили, да токмо неудачно, буквицы проглядывают, если присмотреться и печатка другая должна быть. Боярина, родовая, а эту, похоже, с воска лепили, посмотри как расплылась. Если палец намочить и мазнуть.

Он проделал это и я с ужасом увидел, что текст, вдруг стал двухцветным, черно-коричневым.

— Так что Федька, выкини ты это позорище.

Я облокотился на стол, взял в руки глиняную кружку с травяным взваром, отхлебнул. — И как быть?

— Ежели помнишь, сказывал про то, как мы на засеке жили. По соседству, верстах в десяти жили мои сродственники, и была у них девка молодая. Дай бог памяти вспомнить, как её звали.

— Марфа! — крикнул он в голос, — как ту шалаву звали, что с купцом иноземным сбежала?

Повернулся ко мне и пояснил, — Эта дуреха, слабого ума девка была, что уж он ей наобещал, одному богу известно. Караван с вечера ушел, последний раз её на выгоне видели, как с купчишкой разговаривала, утром хватились, а её нету.

— Марфа! Карга глухая.

— Чего орешь? Ирод.

— Как звали мою сродственницу из Липок, что с караваном сбежала. Ребятня потом ещё притащила с берега, грамотку на бересте писанную, её лентой головной перевязанную. Как её? — Он пощелкал пальцами.

— А я помню? Это ж тебе, эта бесстыжая, сестрой приходиться. С чего я должна их всех помнить?

Тебе надо, ты и поминай, а за день устала, ты кобель старый меня по пустякам с лавки тащишь, только прилегла, так ему подавай, — 'Скажи, как мою сестрицу звали'. За день ни присела, ты же мне роздыха не даешь, может тебе ещё всех баб твоих припомнить по которым ты шлялся, кобель облезлый, а? Ну что зенки свои вылупил, бородой трясешь как козел соседский. Как под чужую юбку заглядывать у него памяти хватает. Как у тебя только твой поганый язык не отсох о таком, меня спрашивать. — Высказав это, бабка скрылась за занавеской.

На всё это Никодим смог только хмыкнуть, развести руками и попробовать взять реванш в словесной баталии. — Ты почто лаешься? Курица общипанная, я тебя только спросил, а ты на меня полкана спускаешь. Тебе что там померещилось?

— Я что всех твоих Дашек помнить должна? Дарьей её звали.

— Во, оно самое. Теперь нишкни баба, а то…

— Что, а то?