Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда

Многие его друзья оттуда. Преподавателей папа тоже помнил, особенно математика, который ставил двойки за простые описки, приводившие к неправильному результату. «Тому, на кого упал потолок в построенном вами доме, все равно из-за чего он упал – из-за описки, или из-за того, что вы не понимаете тонкостей стереометрии». Преподавателем он был, как говорится, от бога, и у него были ученики, ставшие известными учеными. Среди них, например, специалист по динамике ракет Илья Раппопорт и знаток прочности бетонных конструкций Юзик Улицкий (по его книге через двадцать лет училась сестра Оля). Близким к папе был Гриша Стрельцесс – ведущий инженер в «Теплопроекте».

Дед Ефим Наумович и папа около 1921

Уже в техникуме ребята начинали работать и после его окончания неплохо зарабатывали. Во всяком случае, они ходили в театры и рестораны. Одна из историй тех лет связана с желанием жениться одного из приятелей. Девушка была малознакомой, и друзья посоветовали ее проверить. Обычно в опере они сидели в партере или в ложах бенуар. В очередное посещение оперы «жених», помахав друзьям рукой, повел ее по лестнице выше. «Ах, мы будем в бельэтаже? – Как интересно». Пошли выше. «Идем в первый ярус? Оттуда, наверное, хорошо видно всю сцену?». Еще выше: «Ты что, не мог достать приличный билет?». Когда миновали и второй ярус, она, возмущенная, повернулась и убежала в слезах. У кавалера были билеты в партер, куда он собирался спуститься после первого акта. Вопрос о женитьбе был снят. Все знали, что жизнь в любой момент может измениться, и не в лучшую сторону.

Что подвигло папу уехать учиться в Ленинград, не знаю. Может быть, б'oльшие возможности для поступления в Ленинграде, может быть, потому, что строительству дорог и мостов в Киеве не учили.

Простимся с Киевом на несколько лет и поедем в …

Ленинград

Как я рада, как я рад,

Я уехал в Ленинград!

Петербург (Петроград) после революции стал проигрывать Москве в соревновании столиц все больше и больше. Только один раз он опередил Москву, и то на один день. Это произошло в январе 1924 года. Город успел подать заявку на увековечивание памяти вождя первым… и на 70 лет потерял свое имя.

К тому времени, когда там появились мои родители, имя города уже стало привычным. Ленинградцы в Союзе считались интеллигентными людьми. Их, по мнению Сталина, было даже слишком много. Он и его окружение, продолжили чистку[44] колыбели трех революций, начатую имядателем и сделали все, чтобы число ленинградцев, и, особенно интеллигентов в нем, существенно сократилось.

Но пока, в начале 30х, Ленинград еще оставался культурной столицей Союза. В нем еще работало много известных ученых, профессоров, писателей, художников, артистов. Но уже был «дан приказ ему на Запад» (на самом деле на Юго-Восток) – в Москву.

В 1934 году Академию Наук (бывшую Санкт-Петербургскую) и многие ее институты перевели в Москву. Для остающихся ученых и прочих интеллектуалов перспектива была не из радостных – или особый ленинградский режим с ограничениями и репрессиями, или более либеральная московская атмосфера. В Москве открывалось много новых научных центров, так что хватало мест и им и их ученикам.

Правда, ВУЗы оставались в Питере. Стране нужны были кадры. Особенно технические.

Одним из новых вузов, отпочковавшимся от знаменитого Института корпуса инженеров путей сообщения, был Ленинградский Автодорожный институт (ЛАДИ). Там преподавали старые профессора из Института путей сообщения и других вузов. Папа рассказывал, как однажды во время лекции студент перебил на лекции, кажется профессора Гастева, вопросом: «Скажите, товарищ профессор…». Профессор не дал себя прервать и под общий смех заметил, грассируя: «Гусь свинье не товагищ». Покрасневший студиоз сел, но довольно громко парировал: «А я гусь не гордый». Смешки, но и осуждение – профессора любили, а студента пролетарской закваски – нет.

Среди сокурсников отца было несколько, ставших потом известными – писатель Сергей Антонов, Иван (потом Юозас) Манюшис, с 1956 года – Предсовмина Литовской СССР.

У папы и мамы осталось много друзей после института, с некоторыми из них мне потом (по настойчивым просьбам родителей) довелось встречаться. Все они были очень достойными людьми, ставшими и во многом оставшимися ленинградцами, где бы они ни жили.

Путь мамы в институт был сложнее, чем папин. Она не обладала преимуществами «угнетенной при царизме национальности», а социальное происхождение (из служащих – каких?) требовало пояснений. Не писать же – из потомственных почетных граждан.

Семья была верующей. И мои бабушки – бубины сестры – оставались ими до конца жизни, несмотря на опасности, с этим сопряженные. Оставшись без мужей и средств к существованию после революции, они прожили полную лишений жизнь, но дали достойное воспитание детям, а некоторые и внукам. Они, о чем я часто забывал, были еще молодыми женщинами после революции!

Мама ходила с бубой в церковь, знала все церковные службы и тоже верила.