Записки из чемодана<br />Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти

Вот дурак! Ведь выступает президент, а не я наговариваю листы. Закончил свою тираду: «Высылай скорей эти листы в Кремль». Я послал.

Потом позвонил в КГБ Семичастному, а у них ничего нет. Я говорю: «Что же вы, чекисты, не организовали?» — Молчат.

Когда президент закончил, я послал все его выступления в Кремль и к утру вернулся домой. В Кремле Хрущев и иже с ним решили вывезти ракеты обратно[736].

Когда пошла информация, и снимки наших ракет и солдат рядом с ними, я показал Малиновскому, тот сказал: «Я посылать в ЦК не буду». Тогда я попросил Малина, помощника Хрущева и моего хорошего приятеля, передать их Хрущеву. Тот передал[737].

Через пару часов позвонил мне и сказал, что докладывал. Хрущев посмотрел, отодвинул материалы от себя, как ежа, и ничего не сказал. «Совершенно не переносит неприятного», — добавил Малин.

Большаков сыграл ключевую роль в критические семь дней и ночей Карибского кризиса. Он передавал все записки Хрущева Р. Кеннеди*. Свою роль в достижении компромисса сыграл бывший посол США в Москве Томпсон*.

К сожалению, предательство Пеньковского и, как теперь известно, Полякова* отрицательно сказались на нашей оценке военной обстановки, потому что американцы нанесли удары по нашей резидентуре[738].

Объявление блокады Кубы стало для нас неожиданностью. Хотя у нас в США был преданный нам сильный источник, видный деятель республиканской партии и ответственный сотрудник Госдепартамента[739].

Он был русский по происхождению. Он в личной жизни был одиноким человеком, его бросила жена, которая происходила из влиятельных кругов. Он не был завербованным агентом, а добровольно передавал исключительно ценные копии документов Совета нацбезопасности Америки.

Он делал это через своего помощника, который поселился в Америке после войны. Он был русским перемещенным лицом и открыл в Вашингтоне бюро автоуслуг, т. е. заказ такси, лимузинов и прочее.

Однако решение американского правительства о блокаде Кубы было принято очень быстро, и немногие знали об этом. Поэтому наш информированный источник не знал об этом решении. Пришлось Хрущеву проглотить эту неприятность.

Из ряда перехваченных нами телеграмм было ясно, что Госдеп не информировал американские дипмиссии во Франции, Германии, Англии и Японии о начале советско-американских консультаций, чтобы урегулировать кризис.

Большакову американцы доверяли, как каналу связи с советским руководством, так как он переводил встречи на высшем уровне советского и американского руководства в Женеве в 1955 году и был переводчиком Жукова на встрече с президентом Эйзенхауэром[740].

Хрущев, привыкший выбалтывать наши секреты и подозревавший в этом других, как и уже писал, не ориентировал МИД, ГРУ и КГБ на подготовку к действиям в кризисной ситуации. Решения принимались с ходу. Помощник Хрущева Лебедев висел у меня на телефоне, требуя немедленных отчетов и комментариев о беседах Большакова. И особенно ревниво об этом расспрашивали Шелепин и Семичастный.

Я узнал, что Микоян находится на Кубе, только через сутки. Самый крупный провал был в том, что ядерные боеголовки на ракетах не были смонтированы на Кубе. К бою были готовы только ракеты ПВО[741].

Мамсуров, мой заместитель, задержался с приведением спецназа ГРУ в боевую готовность[742]. Но было очень плохо, что против меня и ГРУ — главного неофициального канала переговоров с американцами — сразу выступили со своими интригами Шелепин и Семичастный.

Более наглых и бесчестных людей я еще не встречал. Ведь мы же делаем общее дело. Они старались преуменьшить роль Большакова, иногда старались передернуть факты.

Дошли до того, что Шелепин приказал Семичастному скрыть от Хрущева информацию по линии особых отделов о неготовности ядерных ракет на Кубе до достижения договоренностей между Кастро и Микояном. Это наглое ничтожество Семичастный в такой опасный для страны час пошел на обман[743].

Плохо выглядит в этой истории и Малиновский. Он боялся Хрущева как огня и не хотел себя подставлять. Ну, а Шелепин интриговал, как всегда, и преследовал личные цели.

Шелепин и Семичастный с ноября, сразу после кризиса, закрыли мне прямой выход на Хрущева. Один раз я попал к нему на дачу, но он был пьян, раздраженный, цеплялся не по делу, и находившийся там Захаров посоветовал мне уехать. Я чувствовал, что Шелепину и Семичастному удалось настроить его против меня.

Я неоднократно предупреждал его, как опасно выбалтывать наши секреты, рискуя иногда жизнью людей, всегда докладывал ему самые важные донесения, не думая, приятно ему или нет. Вот и результат. А этой парочке я чем-то мешал. Потом стало ясно — почему.

Лебедев не соединял меня по телефону с Хрущевым. Вместо этого со мной грубо говорил сначала Суслов, потом Шелепин, сообщив, что ЦК пришлет в ГРУ комиссию.

ГРУ и Большаков, конечно, сами не делали большую политику, но участвовали в ней. Наиболее важные неофициальные переговоры шли по нашей линии. КГБ же сыграло большую роль не в переговорах в Вашингтоне, а в том, что резидентом КГБ был посол СССР на Кубе Шитов* (Алексеев)[744].