Когда впервые этот вопрос был поставлен на очередь, то я в особой записке на имя Милюкова решительно воспротивился его обсуждению в комиссии Ледницкого по «некомпетентности» комиссии. Исходя из воззвания Временного правительства к полякам от 15 марта, где говорилось о том, что вопрос о границах между Польшей и Россией должен будет решаться на основании этнографического начала учредительными собраниями обоих государств, я считал невозможным предвосхищать решение этих собраний, а «подготовительные работы» полагал неуместными ввиду военно-стратегической обстановки, а именно оккупации Царства Польского австро-германскими войсками. Предчувствуя острое столкновение между польскими и русскими членами комиссии, я считал этот спор и юридически и дипломатически совершенно ненужным. На мою записку последовало одобрение Милюкова, не говоря уже об одобрении Нератова и Нольде. Действительно, Милюков употребил своё влияние, чтобы предупредить постановку такого щекотливого вопроса на очередь. Повестка была изменена, но против зачёркнутого вопроса о Холмской губернии было поставлено «отсрочивается». Когда я обратился за разъяснениями к Милюкову, тот мне ответил, что это только вежливая формула снятия вопроса.
Однако, как этого и нужно было ожидать, эта «отсрочка» и стала той лазейкой, которой поляки воспользовались. Были мобилизованы зарубежные польские круги, которые подняли вопрос в печати, и Ледницкий с ворохом газетных вырезок приехал к Милюкову, говоря, что «замалчивание» произведёт самое тягостное впечатление на всех друзей новой революционной России. На заявление Милюкова о юридической невозможности решения проблемы до созыва Учредительного собрания Ледницкий ответил, что поскольку решение зависит в конечном счёте даже не от русского Временного правительства, а от исхода войны, то соображения комиссии явятся лишь «вехами» на этом пути. Конечно, Милюков не мог сказать Ледницкому всего, что я изложил в моей записке. Он ответил, что «подумает». Ледницкий довольно решительно заявил, что поляки придают этому вопросу самое серьёзное значение и что он не ручается за успех работ комиссии, если подобные вопросы будут по распоряжению свыше изыматься из обсуждения.
Довольно ловко Ледницкий напомнил крайне неприятную для Милюкова в его теперешнем положении картину прохождения закона о западных земствах и самоуправлении в Царстве Польском в 1910 г., когда Холмская губерния была выделена из Царства Польского. Этот визит Ледницкого привёл к тому, что через несколько дней Милюков уступил. Он сам чувствовал себя сконфуженным, так как постановка этого вопроса в комиссии не соответствовала ни акту 15 марта — общей декларации Временного правительства по польскому вопросу, ни акту 16 марта 1917 г. об учреждении комиссии Ледницкого. Ни в одном из пунктов, составлявших компетенцию комиссии, не говорилось об определении будущих русско-польских границ, а перечень вопросов, подлежавших ведению комиссии, был составлен в таких точных выражениях, что не допускал расширительного толкования.
Однако, раз Милюков выразил согласие и вопрос стал обсуждаться в комиссии, надо было приложить все старания к его надлежащему решению. Для этого я сговорился с С.А. Котляревским, и с русской стороны нам было поручено вести это дело. Так как весь вопрос был затеян поляками и заключался в том, чтобы, придерживаясь текста Венского трактата 1815 г., включить Холмскую губернию обратно в Царство Польское, то есть теперь уже в будущую независимую Польшу, то, естественно, надо было прежде всего дать полякам выговориться.
Они сделали это с соответствующей помпой, разразившись рядом речей, подкреплённых аргументами международно-правового, конституционного и статистического характера. Не были оставлены без внимания также религиозный и финансово-экономический аспекты. Широкий фронт нападения основывался главным образом на психологической стороне, а именно, что выделение Холмской губернии есть акт Столыпина, продиктованный исключительно шовинистическими мотивами самого низкопробного свойства, и не может же революционная и демократическая Россия продолжать политику Столыпина! Все остальные аргументы, несмотря на их разнообразие и красочность, являлись второстепенными, при этом далеко не бесспорными, что чувствовали и сами поляки. Любопытно, что именно в этом психологическом наступлении поляки уже в сентябре 1917 г. имели успех, оказавшийся, впрочем, эфемерным.