Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

В отношении же политического эффекта провозглашённой вел. кн. Николаем Николаевичем «новой эры» в польском вопросе Горлов утверждал, что ради такого дешёвого эффекта не стоило издавать воззвание верховного главнокомандующего, имеющее как-никак юридическое значение для русского правительства, и что вообще на территории, занятой русскими войсками, никаких восстаний со стороны местного населения ждать не приходится и поляки, мол, отлично помнят 63-й год. Затем следовали рассуждения о том, что сами поляки прекрасно понимают разницу между германским и русским способом управления польскими провинциями, что симпатии польского населения куплены русскими не воззванием Николая Николаевича, которому поляки не верят, а германскими зверствами в занятых германскими войсками частях русской Польши, сразу же оттолкнувшими от них поляков и вызвавшими симпатии к русским.

Полонофобство Горлова не имело, как я сказал, практического значения в МИД и не могло иметь в тот момент, о котором я говорю, так как Нольде не подпускал Горлова к польскому досье на пушечный выстрел, да и вообще, несмотря на то что в МИД почти не было настоящих поляков-католиков при обилии чиновников-протестантов с немецкими фамилиями, полонофобства в такой форме, как у Горлова, я не встречал. Сам Нольде не раз при мне подсмеивался над воззрениями Горлова, но, как впоследствии мне пришлось убедиться из встреч в междуведомственных комиссиях, среди представителей других ведомств, в особенности МВД, Горлов не был одинок. Не так-то легко росчерком пера уничтожить бытовые отношения, вызванные почти вековой политикой русского правительства. Первое время после моего поступления Горлов и ко мне относился недоверчиво за давнишнее моё польское происхождение и интересовался, не имею ли я связей с польской колонией в С.-Петербурге.

Подданные неприятельских государств в России

Одной из крупнейших забот нашей Юрисконсультской части было положение неприятельских подданных, правовое положение военнопленных, а также австро-германского капитала и недвижимости в России. Наша часть не только являлась в этом отношении консультативным центром для других отделов и департаментов министерства, но и законодательной лабораторией для других ведомств. Меньше месяца спустя после моего поступления в министерство мне уже пришлось быть представителем его в различных междуведомственных комиссиях и познакомиться с тем хаосом, который царил в русских учреждениях, когда шла речь об отношении к различным категориям неприятельских подданных.

До какой степени война застала врасплох наше правительство по сравнению, например, с германским, можно судить по тому обстоятельству, что германский рейхстаг в течение нескольких дней принял около 220 законопроектов, касавшихся хозяйственного и правового приспособления всей жизни страны к войне. Само собой разумеется, что такие меры как, например, мобилизация промышленности или подробное регулирование положения неприятельских подданных (это законодательство первых дней представляло из себя солидный том), не могли явиться импровизацией рейхстага и что всё это было давно и тщательно продумано и подготовлено. У меня по крайней мере не оставалось никакого в этом сомнения, когда я по долгу службы был вынужден самым обстоятельным образом с этим ознакомиться. Скажу между прочим, что это германское военное законодательство как для нас, так и для наших союзников послужило впоследствии весьма удачным образцом для подражания.