Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Когда во время войны я в одной германской книге, посвящённой Балканам, прочёл, что Чарыков в 1912 г. был уволен с посольского поста в Константинополе по требованию Вильгельма за «его боевую славяно- и англофильскую политику», и спросил об этом моего дядю, он очень этим заинтересовался и сказал, что подозревал это, то есть давление Германии, как истинную причину отставки, но не имел доказательств. Сопоставляя все указанные данные, я до сих пор не могу отказаться от мысли, что поездка Чарыкова в Англию как раз в дни начала мировой войны едва ли объясняется случаем и что переговоры с англичанами были тем более возможны, что по приезде в Англию и перед отъездом оттуда он «завтракал» в посольстве, а это он едва ли стал бы делать, если бы ездил только за сыном, поскольку в качестве недавно отставленного отнюдь не был обязан посещать посольства и выказывать таким образом внимание уволившему его правительству.

Уже после объявления Англией войны Германии 4 августа я зашёл по паспортным делам в наше консульство и стал свидетелем инцидента Гамбс — Васильев, впоследствии ставшего предметом запроса в Государственной думе и в Государственном совете и послужившего предлогом для отчаянной атаки правой, так называемой «национальной», печати с «Новым временем» во главе против нашего дипломатического ведомства из-за «иностранных фамилий».

Инцидент, как я его видел, заключался в следующем. Профессор А.В. Васильев, тогда член Государственного совета, стоял недалеко от меня в консульстве, ожидая своей очереди. Гамбс, наш вице-консул в Лондоне, молодой человек лет 27–28, весьма элегантной наружности (чего нельзя было сказать о Васильеве), с моноклем и в гетрах, принимал посетителей, надо сказать правду, непринуждённо и даже с раздражением. Публики по случаю тревожного положения было, конечно, значительно больше обыкновенного, и приём далеко переходил за указанное на вывеске консульства время. Когда очередь дошла до Васильева, Гамбс вдруг обернулся к нему с совершенно исключительной резкостью, принимая его, по-видимому, за кого-то другого: «Вы опять ко мне попрошайничать?!» А.В. Васильев даже побагровел от неожиданности такого обращения и, в гневе размахивая руками, воскликнул: «Я, член Государственного совета, профессор, — попрошайничать!» «Ваша фамилия, молодой человек?! — заревел он. — Я это так не оставлю!» Гамбс стоял, совершенно растерявшись, а Васильев, узнав его фамилию, пошёл прямо в посольство и потом действительно «не оставил» этого дела и вынес его на трибуну законодательных палат. Мне пришлось впоследствии ехать с ним вместе в Россию и говорить с ним и профессором академиком Стекловым (про которого в большевистские уже времена, когда Нахамкес принял фамилию Стеклова, его знакомые спрашивали, не принял ли он фамилии Нахамкеса), ехавшим вместе с Васильевым, об этом случае, и нетрудно было предвидеть, что этот «инцидент» разрастётся в крупное общественное дело, так как материала для этого оказалось, увы, больше чем достаточно.

Как мне передавали мои знакомые в Лондоне, Гамбс, считавшийся одним из лучших игроков в теннис, был очень раздражён тем, что вследствие начавшейся войны должен был бросить любимый спорт и просиживать целые дни в консульстве. С другой стороны, сам Гамбс уверял, что спутал Васильева, которого он тогда видел первый раз в жизни, с каким-то надоедливым старикашкой, пристававшим к нему последнее время с просьбами о «субсидии». Слово «опять», произнесённое им совершенно явственно, как будто подтверждает эту версию, но, конечно, не освобождает Гамбса от ответственности за своё поведение по отношению к публике, которая с нескрываемой радостью, как я могу засвидетельствовать, присутствовала при этом «уроке», данном Гамбсу.