Записки из страны Нигде

«Закончив роман, писатель становится совершенно иным человеком по сравнению с тем, кем он был до его создания. В каждом романе он оставляет куски самого себя, и это частично облегчает груз, давящий на его душу, но он тут же взваливает на нее новый груз, и, таким образом, и его жизнь, и его взгляды на мир меняются с каждым новым произведением.

Он хотел объяснить ей (героине) все это тут же, прямо сейчас; но ему показалось, что его не поймут, что понять глухого может только другой глухой, ибо только глухому ведомо бессилие, порожденное глухотой, раздражающая ограниченность общения, когда послания доходят до тебя в искаженном, неясном виде, и их понимаешь только наполовину, благодаря, главным образом, интуиции.

Процесс общения между писателем и читателем – это и есть диалог глухих. Писатель говорит о своем, а читатель воспринимает по-своему, и подчас эта мыслительная проекция принимает вид паранойи. Наш провинциальный беллетрист привык классифицировать людей в зависимости от того, как они понимали и оценивали его персонажей, и совпадений практически не было. Диалог глухих всегда напоминал авантюру, и единственным, кто выходил из нее, ничем не обогащенным, был сам автор».

* * *

В этом отрывке примечательно все: начиная от внутренней нелогичности и заканчивая «обожествлением текста».

Почему-то он меня зацепил. Может быть, потому, что заочный (а иногда и очный) диалог с читателем для писателя – что бы последний ни утверждал, - очень важен.

Внутренняя нелогичность текста заключается в том, что сначала автор утверждает, будто «понять глухого может только другой глухой» и сетует на свою непонятость. То есть представляет себя, автора, глухим в стране неглухих.

Однако буквально в следующем абзаце говорит, что «процесс общения между писателем и читателем – это и есть диалог глухих». Стало быть, читатель таки в состоянии понять автора – коль скоро глухие оба?

Здесь допущена довольно распространенная ошибка – неумелая работа с метафорой. Если уж начал сравнение одного с другим, если уж прибег к метафоре – оставайся в рамках одного толкования, не меняй «картинку» на ходу. Скажем, сравнил жизнь с железной дорогой, по которой бежит поезд от станции «Рождение» до станции «Смерть», минуя разъезды, делая короткие остановки и т.п., - не переходи внезапно на точку зрения партизана, которому непременно надо эту дорогу разрушить, потому что по ней, понимаете ли, везут боеприпасы фашистам.

Здесь же хочется спросить Альфредо Конде: так способен читатель понять автора, коль скоро они оба – глухие?

Нет, не способен, вздыхает автор. Все гораздо хуже.

Напоминать автору, что, помимо интуиции, разработаны надежные способы понимать глухих – от самой обычной письменности до азбуки жеста, - уже бессмысленно. Ну, хорошо, предположим, все ограничивается интуицией и чтением по губам. Тогда да, тогда никто никого понять не в состоянии.

На самом деле даже пользуясь звуковой речью со всеми ее интонационными богатствами мы друг друга подчас не понимаем. Ладно. Оставим корявую метафору и перейдем к главному посылу – к обожествлению текста.

Жизнь писателя, по мнению «я»-персонажа отрывка, - это сплошной ад, лежание на амбразуре, вырванное сердце Данко и прочее горение. Написание романа полностью меняет человека, в текстах он оставляет куски себя (своей окровавленной плоти, надо полагать?). А потом безумно страдает от того, что его никто не понимает, никто не относится к его героям так, как предписано автором, - более того, он и сам не в состоянии докричаться до людей и объяснить им, какие вселенские трансформации с ним происходят.

На самом деле это - диагноз. Страдают такой болезнью графоманы, чрезмерно самонадеянные авторы или же авторы молодые и неопытные.