Записки из страны Нигде

«Мне бы хотелось проанализировать ощущение «краха», которое столько раз хватало меня за горло на том культурном и обеспеченном Западе, где прошла моя юность. В этом моем чувстве не было предвзятости. Я не привносил в него ту бессознательную чванливость представителя неотесанной расы, которая сделала Жан-Кристофа, ирокеза, несправедливым к цивилизации, претившей ему с первого же мгновенья. Я знал эту цивилизацию, принадлежал к ней, мое тело и дух были пропитаны ею. Потребовалось расстояние – годы пребывания в Риме, - чтобы я стал различать запах гнили, витавший над этими прекрасными, тщательно обработанными полями… Нет, я ошибаюсь… С самого отрочества я с омерзением чувствовал этот запах на пальцах и в одежде. Но я считал, что он неотделим от человеческого существования, и без всякой радости мирился с нм. Лишь после двухгодичного лечения солнцем и одиночеством, вдали от домашнего очага, я ощутил, вернувшись домой, запах смерти и начал неистово отбиваться от него.

Но что же оскорбило меня в той культуре, которая так и не пришлась мне по мерке (хотя я стал более снисходителен ко всему тому, что умирает, - ведь умираю и я сам..)! Быть может, я когда-нибудь отвергал свободный дух Франции – этот фруктовый сад, цветущий и плодоносящий вот уже десять веков, эту прекрасную осень, это удивительное влечение к интеллекту, умение жить, которое передается от поколения к поколению на нашей избранной земле? Нет. Но я остро чувствую, чего ему не хватает: бескрайних просторов, глубин, морского ветра, горного воздуха, тесного контакта с девственными силами природы, постоянных воздушных потоков, идущих от неизведанных, могучих массивов, присутствия Судьбы. С пятнадцатилетнего возраста… меня отравляло зловонное дыхание современного материализма.

Есть материализм напористый, грубый, но здоровый и бодрый, - таким был материализм энциклопедистов, таков в известной степени материализм большевиков в СССР. Ему сопутствует могучий, отнюдь не привередливый аппетит человека, умеющего оценить накрытый стол и не страдающего несварением желудка. Но у материализма восьмидесятых годов (19 в.) была больная печень и испорченный желудок, он был насквозь пропитан пессимизмом и неизлечимым разочарованием… <Далее несколько пафосных цитат из тогдашних властителей дум, вроде Ренана, в стиле: «Франция угасает, не мешайте же ее агонии!» >

Я не читал этих приводящих в отчаяние слов; но я дышал тем духом отрешенности, который, проникая из душ мастеров в души простых смертных, приобретал, как это только и могло быть, разлагающие формы моральной опустошенности и цинизма. Представьте себе страх и ужас непорочного, одинокого и беззащитного подростка, которому прямо в лицо веет дух небытия! Я цеплялся за край бездны. Там, внизу, под своими ногами, я видел грязное логово, в котором копошились люди. Я видел их всех, похожих на стадо животных, которые совокупляются и убивают друг друга, скрывая под мишурой цивилизации свою звериную сущность. В одной из моих «Сказок», или «Философских новелл», задуманных после возвращения из Рима в Париж, законодатели парижского светского скептицизма и иронии – Ренан, Жюль Леметр, Баррес и другие – изображаются заброшенными на пустынный остров. Вынужденные обстоятельствами, они в мгновенье ока срывают с себя лохмотья и обнажают свои дикие инстинкты страха и жестокости.

И я увидел, что великое лицемерие законов, нравов, религий, искусств только прикрывает печальную наготу этой подлой и жестокой природы одного из самых немощных порождений земли, которому удалось благодаря своей наглости, благодаря своему хитрому, лживому и изворотливому уму стать владыкой мира. Слабый, безоружный, умирающий от отвращения, я чувствовал, как меня затягивает это скопище людей. А беспощадный луч света, брошенный на историю  человечества, показал мне, что жизнь повсюду питается смертью…»