Скутмобиль “Капри-про 3” стоит 399 евро. Мне бы хотелось машинку покруче. Значит, придется оплачивать ее самому, так как я еще слишком хорошо передвигаюсь на своих двоих.
Вчера один слабоумный засунул себе в рот бильярдный шар, и вытащить его не было никакой возможности. Клиент издавал громкие жалобные звуки, меж тем как два санитара пытались извлечь шар с помощью столовой ложки. Через четверть часа безуспешных попыток беднягу увезли в травмпункт. Хорошо хоть, это не был официальный шар для соревнований, но он показался мне все-таки очень большим, когда я примерял его к собственному рту. Страшноватая история. Господин Клук рассердился, потому что ему пришлось продолжать игру с двумя шарами.
После обеда вернется домой Эверт. Он просил меня поставить в холодильник красивую бутылку очень старой можжевеловки. Ну и что-нибудь для меня лично. Члены клуба организуют комитет по встрече, куда вошли Риа и Антуан, они должны обеспечить стол. По высшему разряду. Риа просила у дирекции позволить ей, в порядке исключения, кое-что приготовить у себя в комнате. Увы, госпожа Стелваген “крайне” ей сочувствует, но администрация не может допустить никаких исключений из правил.
– Впредь мы ее просить не будем, – обиженно заметил Антуан час спустя. Он включил вытяжку на полную мощность и занялся приготовлением телячьего рагу. На столе стоят цветы, на Маго надевают красивый ошейник.
Вчера в два часа дня Эверт на инвалидном кресле прибыл к двери своей квартиры. Медбрат ввез его в комнату, где около его разукрашенного стула в полном составе и в праздничных шапочках уже выстроился почетный караул: Эфье, Гритье, Граме, Антуан, Риа, Эдвард и я. Эверт вдруг принялся отчаянно сморкаться в носовой платок.
– Вы простудились в больнице? – участливо спросила Эфье.
– Да нет, в больнице на меня вдруг напала страшная жажда, – попробовал отшутиться Эверт. Голос у него дрожал.
– Может, для начала стаканчик молока? – сказал Эдвард.
– Тогда уж рюмку, если вам не составит разницы.
– А у меня тут найдется закусочка, – заметил Антуан, указывая на широкий ассортимент солений и сладостей. Там был и чай, и шампанское.
Мы веселились вовсю. По настойчивой просьбе Эверта все строго условились не говорить о болезнях и больницах.
В четыре часа наш пациент отключился. Заснул с такой блаженной улыбкой на лице, что на него нельзя было смотреть без волнения. Мы выпили на посошок и прибрались в комнате. Теперь нужно надеяться и молиться, чтобы у Эверта остались его два пальца на ноге.
Но прием получился замечательный.
Экскурсия Эдварда состоится во вторник 28 мая. Если Эверту хоть немного повезет и он почувствует себя достаточно хорошо, то поедет с нами. Мне как-то неловко перед Антуаном и Рией. Хоть они ничего не говорят, я чувствую, что им хотелось бы принимать участие в наших вылазках. Другого выхода нет. Постараюсь замолвить за них словечко.
Иногда бывает очень трудно сохранять присутствие духа. Сегодня шел разговор о двух убитых мальчиках, найденных в канализации, о ревматизме, грыжах и изношенных тазобедренных суставах. И о том, что температура за окном не выше 11 градусов. И что в конце мая еще вовсю работает отопление, а термостат в комнатах стоит на 23 градусах. Чем мы старше, тем больше мерзнем. А сколько сил уходит на раздевание! Вздыхаешь, жалуешься, стонешь. Хорошо себя чувствуют только биржи, какой-то градусник наоборот: его только тряхни, и курсы идут вверх.
Читаю в газете, что по всей стране началась кампания против уныния в Нидерландах. Милости просим инициативную группу в гости к нам. А мы попробуем провести один день без болезней. Каждый раз, когда кто-то начнет день, преодолев физическое недомогание, пусть он (или она) бросит в копилку десятку. На эти деньги мы потом устроим торжественный обед с шампанским.
Антуан дал мне телефон своего друга, адвоката на пенсии. Сегодня позвоню ему и спрошу, как нам раздобыть административные инструкции и правила проживания в домах престарелых.
– Ему это понравится, – сказал Антуан.
Попрошу Эфье принять участие в разговоре.
Господин Баккер получил предупреждение от заведующей нашим отделением, госпожи Герстадт: пусть он придержит свой язык. Баккер постепенно съезжает с катушек. Болезнь Альцгеймера. Возможно, в ближайшее время его переведут “на другую сторону”. Для общества потеря невелика. Он никогда не был приятным собеседником, а теперь становится страшно грубым. Чертыхается и бранится без удержу и без всякого внешнего повода.
Герстадт выговаривала ему за то, что он вечно ругает “эти гребаные печеньки”, а он угрюмо смотрел в пол. Стоило ей отойти за пределы слышимости, как он заявил своим сотрапезникам:
– Эта баба, блин, ходит так, будто у нее дырка огурцом заткнута.