Записки хирурга военного госпиталя

– Доктор, я умираю, – с отрешенным видом простонал прапор, закрывая слезящиеся глаза. – У меня температура, голова болит и сильная слабость.

– Да-а, – сочувственно протянул я, вглядываясь в цифры на шкале градусника, – 37,2! Долго держал?

– Я только поставил! Чувствую, больше набежит, если еще подержать! Неужели вы меня в таком состоянии выпишете? Я живу с мамой, она человек пожилой. Что она сможет одна сделать, если со мной что-то произойдет?

– С мамой? Произойдет? Вставай, одевайся и проходи в перевязочную.

– Доктор, я не могу встать! Жуткие головные боли, – и тут Жучаев выдал всю клиническую картину осложнений спинальной анестезии. Неплохо подготовился. Интернет не подвел. Только одного не учел, что все, что он мне тут напел, развивается, как правило, в первые стуки после анестезии, но никак не на четвертые. Хотя надо отдать должное – роль жертвы анестезии он играл убедительно.

Анестезиолог Семенов, старый и опытный военный доктор, согласился со мной, что скорей всего прапор умело и, надо сказать довольно грамотно симулирует осложнение, так как, кроме его жалоб, никаких других симптомов не наблюдалось. Пульс и давление в норме, функция нижних конечностей не страдает, наклейка на ране сухая, отека вокруг нет. Однако оставлять жалобы без внимания мы не имеем права.

Семенов расписал ему лечение: велел поставить капельницу и прописал строгий постельный режим. Я же осуществил перевязку на месте и лишний раз убедился, что процесс заживления протекает вполне сносно. Тут же пришла постовая медсестра и воткнула в его не избалованную уколами вену капельницу. Еду тоже принесли ему прямо в палату добросовестные дневальные.

Поначалу прапорщик, польщенный таким повышенным вниманием к своей персоне, чуть не возгордился. Начал указывать медсестре и покрикивать на дневальных: ты больно колешь, а ты что-то холодноватую пищу доставляешь. Но вскоре его спесь быстро пошла на убыль.

– Доктор, разрешите мне хоть до туалета добираться, а то на утку не совсем удобно лежа ходить. По-маленькому еще как-то приспособился, а вот сейчас по-большому, простите, прибило. Не знаю, как быть?

– Как? А вставайте на «мостик», утку под себя, и вперед, на встречу к счастью, – без всякой тени сочувствия спокойным голосом разъяснил я.

– Как под себя? – моментально зарделся прапор. – Я же никогда таким образом, извините, не какал. Туалет же вот он, рядом. Почти напротив палаты.

– Я знаю, где расположен ваш туалет. Но ничем, к огромному своему сожалению, помочь вам не могу. Анестезиолог Семенов назначил вам строгий постельный режим. Он опытный врач и знает, что говорит. Прошу неукоснительно выполнять его медицинские распоряжения. Это приказ.

– А вы не можете сделать исключение для похода в туалет? Ведь вы же начальник отделения.

– Я, во-первых, не начальник, а заведующий отделением. А во-вторых, я могу вас только выписать за злостное нарушение режима. А поход в туалет как раз подходит под эту статью.

– Как выписать? – побледнел Жучаев.

– Очень просто: нарушите постельный режим, я вас моментально выпишу на амбулаторное лечение.

– Дмитрий Андреевич, пожалуйста, позовите Семенова. Пускай отменит свой приказ.

– Он сейчас в операционной. И вряд ли в ближайшие два – три часа освободится.

– Два, три часа! О-о-о, – натурально так застонал Жучаев. – Доктор, но я не могу опорожняться на спине. Я никогда этого не делал с самого детства. Вон же туалет рядом. Разрешите же. О, Господи, да что же мне делать?! Уже нет никаких сил терпеть. У меня не получится лежа!

– Учитесь! Вспоминайте юные годы. Военнослужащий должен стойко переносить все тяготы и невзгоды военной службы, – напомнил я Жучаеву известную армейскую аксиому и, мило улыбнувшись, подал ему с пола утку и медленно вышел из палаты, не забыв тщательно закрыть за собой дверь.

Проходя минут через пять мимо его палаты и уловив всепроникающие запахи, удушливым шлейфом просачивающиеся наружу, я осознал, что у прапорщика Жучаева все получилось. Вспомнил-таки бутузные годы.

Доктор Семенов зашел к Жучаеву часа через три, когда как следует проветрили палату и сменили замаравшееся постельное белье. Внимательно осмотрел пациента, тщательно померил давление, скрупулезно посчитал пульс, зачем-то еще заставил Жучаева широко открыть рот и при помощи одноразового деревянного шпателя сантиметр за сантиметром осмотрел зияющую розовую ротоглотку. Затем прищурился и после многозначительной паузы тоном, не терпящим возражений, зычным басом обнародовал, что постельный режим продлен еще на… десять суток. А там, мол, поглядим.

– На каких еще десять суток?! – не выдержала старшая медсестра, присутствовавшая при осмотре, со смоченным хлорным раствором полотенцем наперевес.

– Обычных, в которых по двадцать четыре часа, – игриво подмигнул ей анестезиолог, вытирая руки о полотенце.

– Вы что, Аркадий Ефремович, – она буквально впилась в него возмущенным до крайности взглядом, – это сейчас на полном серьезе?

– Безусловно. А вдруг у него осложнения возникнут, что тогда? Кто станет отвечать, а, Елена Андреевна? Не вы ведь, а я. Я же ему в спину колол.