Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

«Чертово городище», верстах в трех от города (остатки какого-то былого каменного укрепления дали повод к такому названию), было очаровательным местом. Высокие холмы заканчивались горой, с нее открывался редкий вид: внизу река далеко плавно извивается среди безлюдных лесистых берегов и даль, даль без конца. Это поэтическое место вдохновляло не раз М.В. Нестерова и, между прочим, когда он писал свою прекрасную «Христову невесту»[187].

Самое же интересное было спускаться с этой горы через непролазный бурелом, где кишмя кишели ужи, а то и быстрая медянка проползала из-под ног.

Ходили часто на «степь». Там добирались до орешника и заходили в кумысное заведение Курамшина выпить живительного напитка[188]. Этот Курамша был богатый татарин, посещал иногда «кафе-ресторан» – небольшой трактир Сергушки (Сергея Михайловича), <помещавшийся в барском доме, где в бывшей гостиной позже бывали и мы, чтобы съесть гору пирожков и выпить местного пива завода Вольмута>[189]. Тут и восседал Курамша с обрюзгшим красным лицом, в тюбетейке и длинном бешмете (род кафтана). Водку татары не пили, только пиво, и этот кумысодержатель, когда напивался пивом и смотрел уже осовелыми мутными глазами, то заказывал гармониста. Появлялся известный на всю Уфу слепец, отлично игравший на гармонике духовные напевы. И вот слепой тянет церковный напев всенощного богослужения: «Слава в вышних Богу, и на земле мир и благоволение»[190], – подтягивая своим голосом, а пьяный Курамша в такт машет рукой и утирает слезы красным платком.

Церковь Иоанна Предтечи на Богородской улице в Уфе. Фото начала XX в.

Уже в каникулы первого года отец приказал мне идти в лавку. Он не был доволен моим гимназическим «чистописанием» и засадил меня в лавке на уголок прилавка переписывать из первой попавшейся книги для упражнения руки. Какое это было скучное занятие. Вероятно, потому я и не мог выработать в себе хорошего почерка. Наступили уже жаркие дни лета. Небо сияло, природа тянула. Пользуясь тем, что отец больше занимался делом, чем детьми, я убегал и спасенье нашел в моем дяде, упросившем отца отпустить меня на все лето к нему в деревню. Дядя Петр Степанович и тетя Маша были бездетны и всегда любили меня. И вот передо мной развернулся иной мир, мир свободной жизни в деревенской тиши. Верстах в 30 от Уфы, при башкирской деревне Салиховой, дядя имел в аренде мельницу на реке Узе, притоке р[еки] Дёмы. Кругом тучные башкирские степи, воспетые нашим уфимцем С.Т. Аксаковым в его «Семейной хронике»[191].

Безбрежная даль, тихая речка, купанье, рыбная ловля, прогулки вдоль Казанского тракта, обсаженного березами, <посаженными еще для поездки наследника, будущего государя Александра II на Урал от Казани через Уфу>[192]. Дядя научил меня охотиться на куликов, бегающих по песчаной речной отмели, и на ныряющих среди камышей диких уток.

Спал я, конечно, не в комнате, а в каком-то крытом загоне, где пахло живностью и кожей, навешенной по плетеной из прутьев стене. В чистенькой небольшой избе на полочке нашел я тоненькие книжечки журнала «Мысль»[193], издаваемого Л.Е. Оболенским. Это были сборники литературно-научных статей, конечно, прочтенных мною в дни, когда дождливое небо спускалось над необъятной ширью степи, под глухой шум мельничного кауза[194]; в тишине было хорошо читать, заедая страницы вкусными лепешками на сметане из серой муки.