Записки кинооператора Серафино Губбьо

Мне кажется, она глубоко все это уже прочувствовала: в мире, созданном ее родителями с их комической внешностью, с их гротескной, смехотворной, бешеной ревностью, беспорядочной жизнью, нет и не может быть воздуха и света, не может быть места для ее прелести. Как может раскрыться прелесть, как она может дышать, озаряясь нежным, тихим светом радости, посреди всего этого комического уродства, которое ее сдерживает, душит и гасит?

Она как бабочка, приколотая булавкой, но еще живая. Не осмеливается взмахнуть крыльями вовсе не потому, что не надеется освободиться, а чтобы стать незаметнее.

V

Я, кажется, попал в вулканическую местность. Извержения и землетрясения без конца. Крупный вулкан, снаружи покрытый снегом, но полный кипящей лавы, — синьора Нене, это известно. Однако внезапно стал проявлять активность — и уже было первое извержение — вулкан помельче, в лоне которого лава, хоть и вскипела каких-нибудь несколько дней назад, бурлила издавна, тайно и угрожающе.

Катаклизм произошел сегодня утром с приездом Полака. Он пришел навестить Нути, полный решимости убедить его покинуть Рим и вернуться в Неаполь, дабы закрепить результаты лечения, а потом пусть снова путешествует — для полного выздоровления и чтобы развеяться. Его ожидал неприятный сюрприз: он увидел Нути, мертвенно бледного и осунувшегося, усы сбриты[18] — в знак твердого намерения с сегодняшнего же дня начать сниматься на «Космографе».

Усы он сбрил сам, едва смог встать с кровати. Для всех нас это тоже была неожиданность, ведь еще накануне доктор прописал ему полный покой, отдых, а вставать позволил лишь на несколько часов по утрам; и Нути со всем соглашался, отвечал, что да, он будет соблюдать все рекомендации.

Мы разинули рот от удивления, увидев его бритым; лицо перекошено, вид мрачный, на ногах он еще держится слабо, но одет с безупречной элегантностью.

Бреясь, он слегка порезался, у краешка губы; запекшаяся кровь казалась почти черной на его бледном и измученном лице. Выпученные, огромные — из-за черных кругов под ними — глаза глядели на нас вызывающе, с выражением жестокого, злобного, мрачного презрения и ненависти.

— Как! — вскричал Полак.

Нути сморщился, чуть не заскрипев зубами, руки его нервно дрожали; низким голосом, почти беззвучно он произнес:

— Оставь меня! Оставь!

— Но ты же еле на ногах держишься! — вскричал Полак.

Тот взглянул на него искоса и недружелюбно.

— Ничего, справлюсь. Не досаждай! Мне необходимо… необходимо выйти… на воздух.

— Помилуйте, пока еще рановато, — попробовал было урезонить его Кавалена. — Если позволите, я бы…

— Но я же говорю, мне надо пройтись! — оборвал его Нути, тщетно пытаясь сгладить неким подобием улыбки раздражение, звучавшее в голосе.

Это раздражение — следствие его желания избавиться от наших забот, которыми он был окружен и которые внушили нам (но только не мне) иллюзию, будто он нам принадлежит и в какой-то степени наш. Он понимает, что его самовольные поступки должно сдерживать чувство благодарности, связывающее его с нами, поэтому он не видит другого способа разорвать эту благодарственную связь кроме как наплевать на свое здоровье, выказать презрение ко всему и всем, дабы у нас возникло чувство сожаления за то, что мы для него сделали; это сожаление отдалит нас от него, а его освободит от обязанности быть благодарным. Кто задумывает такой ход, не решается смотреть в глаза. Этим утром он никому из нас не осмелился взглянуть в глаза.

Полак, видя его решимость, не придумал ничего лучше, чем приставить к Нути побольше народу, чтобы оберегать его и, если понадобится, протянуть руку помощи; прежде всего, он уповал на помощь той, которая проявила столько сострадания и вследствие этого заслужила особое внимание со стороны больного. Вместе с Нути он поехал на «Космограф» и настоятельно попросил Кавалену тотчас же отправиться вслед за ними, прихватив меня и синьорину Луизетту. Он добавил, кстати, что барышня не может забросить тот фильм, в котором, в силу стечения обстоятельств, ей довелось сыграть роль, это вообще было бы весьма огорчительно, поскольку, по мнению всех, в той короткой, но трудной роли она продемонстрировала чудесное дарование, которое с его, Полака, помощью могло обеспечить ей ангажемент на «Космографе» — легкий, надежный, весьма достойный заработок под присмотром отца.

Видя, что Кавалена с восторгом ухватился за предложение, я не раз порывался подойти к нему и незаметно пару раз дернуть за пиджак.

То, чего я боялся, случилось.

Синьора Нене сочла, что все это подстроил ее муж; утренний визит Полака, внезапное желание Нути во что бы то ни стало выйти на улицу, предложение дочери — это все его проделки, ему бы только поскорее отправиться на «Космограф» и нежиться там в обществе молодых актрис. Едва Полак с Нути вышли за порог, вулкан изверг чудовищный поток лавы.