Записки Клуба Лазаря

Разгоревшаяся между противниками борьба не на жизнь, а на смерть продолжалась, но теперь обоим приходилось соблюдать осторожность, чтобы не попасть в движущийся вокруг них механизм. Лезвие бритвы все глубже впивалось в веревку, и я напряг запястья, чтобы порвать оставшиеся нити. Пока веревка натягивалась на запястьях, я, не веря своим глазам, наблюдал, как железный резервуар с телом матери Оккама задрожал и начал раскачиваться. Жидкость внутри бурлила, как будто закипая, и, к моему изумлению, тело внутри тоже зашевелилось. Оно развело руки и ударило ногами о стекло. «Боже, — подумал я, — она оживает. Оккаму удалось вернуть ее к жизни, запустив старую мельницу!»

Но затем я понял истинную причину движения внутри резервуара. Брезент, который Оккам, сдернув с него, небрежно отбросил в сторону, зацепился за один из зубьев шестеренки. Когда она начала вращаться, ткань затянуло в механизм. Поскольку резервуар стоял на брезенте и, возможно, был упакован в него при доставке на мельницу, теперь он тоже дергался и дрожал. И чем больше ткани наматывалось на шестеренку, тем сильнее сотрясался контейнер. Он раскачивался из стороны в сторону и мог опрокинуться в любой момент.

Я оставил попытку порвать веревку и снова начал резать. На мгновение от напряжения я закрыл глаза, а когда снова открыл их, железный гроб в последний раз покачнулся и сильно наклонился вперед.

— Контейнер! — крикнул я, но Оккам не мог ничего предпринять — он по-прежнему дрался с врагом.

Послышался ужасающий грохот. Контейнер ударился о стол, стекло треснуло, и жидкость разлилась, забрызгав катавшихся по полу мужчин.

— Нет! — закричал Оккам, осознав наконец, что случилось. Вид разбитого саркофага матери привел его в бешенство и придал силы; он в последний раз прижал противника к земле. Затем он на мгновение отпустил мужчину, который тут же выскользнул из его мокрых рук и снова попытался встать, но, прежде чем ему это удалось, Оккам снова бросился на него и ударил тяжелым куском доски.

Я по-прежнему был привязан к стулу и не мог вмешаться.

— Нет, Оккам! Не убивайте его! Он нужен нам живым! Он должен заговорить!

Но Оккам словно обезумел.

— Смотри, что ты наделал! — рычал он, избивая поверженного врага.

Веревка наконец лопнула, я вскочил со стула и поскользнулся, наступив в лужу дурно пахнущего спирта на полу.

— Стойте, Оккам! Подождите!

Я схватил его за руку, когда он занес ее для очередного удара, но — увы — слишком поздно. Мужчина был мертв. Его мозги вытекали из раскроенного черепа.

Я сжимал запястье Оккама, а когда он повернулся ко мне, его глаза светились животной яростью. Я даже испугался, что он теперь бросится на меня, но постепенно к Оккаму стал возвращаться человеческий облик, он успокоился, бросил доску и побежал к контейнеру, упавшему на стол. Стекло разбилось не полностью, но в нем образовалось довольно большое отверстие в том месте, где контейнер ударился об острый угол стола. Безвольная рука свисала из контейнера, касаясь пальцами пола. Я заметил, что сначала она была белоснежной, но постепенно стала чернеть, когда началось тление тканей. Запах глубокого разложения смешался с парами спирта и создал тошнотворную атмосферу. Мы должны были как можно скорее покинуть помещение, иначе она погубила бы нас обоих.

— Контейнер… мы должны поднять контейнер, — пробормотал Оккам, хватая руку матери и заталкивая ее обратно.

— Это бесполезно, Оккам. Ваша мать мертва, — сказал я так, словно ее убило падение контейнера. Я взял Оккама за дрожащее плечо и потянул назад. — Оставьте ее, нам нужно уходить.

Неожиданно, словно ища у меня поддержки, он обернулся ко мне.

— Она сгнила! Боже, Филиппс, она сгнила!

Наконец-то он осознал правду.

— Знаю, — сказал я. — Вы должны похоронить ее, пусть ваша мать покоится с миром.

Оккам выглядел как потерявшийся маленький мальчик.

— Она была красивой, Филиппс. Вы же видели ее?

Я старался не смотреть на чернеющую плоть, торчавшую из разбитого саркофага. Мокрая копна рыжих волос — вот и все, что осталось от ее былой красоты.

— Она была очень красива. Именно такой вы и запомните ее.

— Я лишь хотел вернуть ее к жизни. Она была для меня всем, Филиппс. — Он смотрел не на мать, а на неумело вскрытый труп. — Она тоже могла быть чьей-то матерью. Но я не желал ей зла, доктор.