Записки кукловода

Она плачет, и мне становится неловко оттого, что я действительно успел его подзабыть. Все-таки этот Зуб был, хотя и второстепенным, но персонажем, а не каким-нибудь безымянным статистом. Это статистов можно вовсе не учитывать — ведь у них нет имен. Картонки, часть фона, светлые пятна ночью, темные пятна днем. Но если уж появляется имя, то делать нечего, приходится соответствовать: рисовать лицо, заботиться о походке, о речи… Все это ужасно хлопотно, ужасно. И несправедливо. Потому что имена всем этим куклам даю не я. Помните, я дал имя только одной из них — самой главной, той, ради которой все это и было затеяно, помните? Ив! Прекрасное имя — Ив!

И вот я уже сам называю ее другим, не мною придуманным словом: «королева»! А вместе с ним, не успев даже оглянуться, я получаю целую связку новых имен, а с ними и целую связку новых забот. Забот и упреков, подобных этому: «Как ты мог забыть?» Как, как… Да вот так и мог! Мне этот твой Зуб, если хочешь знать, никто и звать никак! Ты вот помнишь остальных погибших? — Нет! Отчего же я должен помнить твоего Зуба? Он мне был навязан! Да-да, навязан! Кто ему имя дал, я? — Нет, не я. Вы ему дали имя, ты и твои приятели. Вот вы и помните, а я-то тут при чем? Но нет… вместо того, чтобы взять на себя ответственность, вы предпочитаете во всем обвинять именно меня. Меня! Ну не чудовищно ли? Возможно, я успел подзабыть его имя, но зато я прекрасно помню, как твой приятель Шайя орал мне там, у автобусной станции, рядом с разбросанными по асфальту частями человеческих тел: «Почему, сволочь? Будь ты проклят, сука!» Да-да, этими самыми словами… Как будто это я придумал слово «бомба», как будто это я затем изготовил ее и дал имя безвестному прежде статисту! Как будто это я взорвал первое, убив второго!

Всю эту речь я мог бы произнести и вслух, но не делаю этого. Я молча проглатываю свою обиду. Я меняю тему, а вернее, возвращаюсь к прежней, намного более безопасной — о ее любимом, ныне бесчувственном бревне по имени Шайя Бен-Амоц. Потому что мне не хочется, чтобы она печалилась, моя Ив, хотя она очень красива даже в печали. Очень. Но ее улыбка все-таки нравится мне больше.

— Не грусти, королева, — говорю я. — Зачем печалиться о будущем, которое неизвестно наступит ли?

— Ну, если даже тебе неизвестно, тогда конечно… — насмешливо замечает Ив, и я радуюсь: ведь насмехаясь надо мной, она отвлекается от своих невеселых мыслей. — А вообще тебе что-нибудь известно? У кого же спросить, как не у кукловода: сверху-то, небось, все видно. А? Будь другом, расскажи. Не о будущем, так хотя бы о прошлом. Например, кто он, этот Шайя? Кем он был? Когда? Почему?