Перед тем, как подойти к машине Битла, Ромка еще раз обегает площадку и остается доволен. Все чисто, все под контролем. Кроме охранников и полицейских здесь изнывают от безделья и невыносимого шума еще несколько штатских. Вот под ручку с женой прогуливается седовласый писатель-лауреат. Оказавшись в непосредственной близости от него, Ромка почтительно кланяется и удостаивается ответного кивка увитой невидимыми лаврами головы. Придется устроить классику еще одну премию — разве жалко для хорошего человека?
В темном углу бесформенной кучей громоздится не менее заслуженный скульптор, похожий на жабу, страдающую от ожирения. К этому лучше не подходить — укусит. Преследуемый постоянными неудачами в работе с мертвым материалом, скульптор люто возненавидел все живое без исключения. Ромка выманил его на митинг обещанием персональной выставки в Нью-Йорке. Резон прост: если уж такой злюка похвалит Босса, то это что-нибудь да значит…
Профессиональный представитель прогрессивной общественности, неопределенного пола в круглых очочках и короткой стрижке. Жеманные жесты, ручка на отлете, широкий вихляющий таз. Нет, на феминистку не похож, значит, все-таки «он». Член нескольких важных комиссий, в том числе, кстати, и по литературным премиям. Конечно, строго на общественных началах, а как же иначе… В отличие от деятелей искусства, за поддержку которых пришлось заплатить, этот, наоборот, счел приглашение за высокую честь. А коли так… Ромка подлетает к представителю, что-то кричит в услужливо подставленное ухо, умильно улыбаясь и указывая глазами на писателя. «Да, да… — радостно кивает представитель. — Конечно, человек и в самом деле хороший… конечно, не жалко…»
Ну вот, как все славно устроилось. Ромка отрывается от представительского таза и бежит дальше, к битловской машине. Есть еще несколько участников, но к этим подходить незачем… разве что подмигнуть ободряюще на бегу, вот так… и так… и так…
Он распахивает черную лакированную дверцу и, не дожидаясь приглашения, ловко запрыгивает в кондиционированное нутро лимузина. Там темно, прохладно и почти тихо. Знакомый профиль Битла с квадратным волевым подбородком, хрусталь коньячного флакона под маленькой лампочкой автомобильного бара.
— Выпьешь, Рома? Чего тебе? Коньячку? Виски?
— Что ты, Арик, как можно? — отказывается Ромка. — У меня самый пик работы. Вот разъедетесь, тогда…
Бухштаб звучно зевает.
— Кто разъедется, а кто… ахаа-а-а… — второй зевок кажется вдвое мощнее первого. — А кто и не разъедется…
— Это как? Ты что, хочешь остаться? Зачем? Я и один управлюсь…
Ромка непонимающе моргает; его круглое лицо выражает полнейшее недоумение. Жаль, что этой замечательной игры не видно в темноте салона никому, даже Битлу, которому она адресована. «А впрочем, какая разница? — думает Ромка. — Настоящий мастер играет не для зрителей, а для Бога…»
«Гм… нет, это я, конечно, слегка заврался. Настоящий мастер играет для себя. Потому что — кто, кроме него, оценит? Оценить мастера может только мастер. А где ж их взять, мастеров-то? Кроме меня самого тут никого, почитай, и нету… сплошь куклы бестолковые.»
— Всю ночь не спал… — говорит Битл, игнорируя Ромкин вопрос. — Когда там уже?
— Скоро уже, скоро… Вот эти отпоют и начинаем запускать. Как Босс себя чувствует?
Бухштаб угрюмо хмыкает.
— А что ему сделается? Он ведь вечный. С каждым годом все крепче. Как камень. Хотя нет… камень, говорят, выветривается.
Он плескает себе в стакан коньяку, выпивает залпом. Ромка смотрит на часы.
— Не волнуйся, Арик, — произносит он неожиданно мягко. — Все будет тип-топ. Комар носа не подточит. Твой выход через четверть часа. Можешь пока покемарить. А я побежал, ладно?
Щелкает замок лимузина, дверца приоткрывается, впуская грохот диких лошадей и выпуская ловкого битловского помощника. Министр угрюмо смотрит ему вслед. Побежал, побежал, покатился шустреньким шариком… Хорошо, наверное, быть таким вот легкомысленным сквознячком: ни тебе бессонницы, ни тебе головной боли. И решать ничего не надо… знай себе дергайся на веревочках. Битл поднимает к глазам руку, и ему кажется, что он видит сотни тоненьких нитей, привязанных к фалангам растопыренных пальцев и уходящих вниз, в темноту. А может, это просто игра бесчисленных лучиков хрустального штофа? Пьяная, коньячная игра света и тени?
Один коньяк только и радует, хотя совсем не забирает… Шайя еще раз прикладывается к своей фляжке. Он стоит за огромным портретом Амнона Брука и пережидает бешеный табун. Когда имеешь дело со взбесившимся стадом, главное — не терять самообладания. Это только кажется, что они несутся прямо на тебя: на самом деле табун промчится мимо. Проверено. Просто стой и посасывай коньячок. И ради всего святого, никуда не дергайся. Иначе точно затопчут.