Записки куклы

— Вчера я прочитала очень интересную сказку про прекрасную царевну, — продолжала Маня. — Эта царевна всегда ходила в голубом плаще, в голубой толковой шапочке с перьями и держала в руках веер. Прогуливаясь по своему государству, она милостиво кланялась народу на обе стороны и махала веером, из которого сыпались конфеты, фрукты, мармелад и всякое лакомство. Живущие в ее царстве дети с нетерпением, поджидали, когда царевна появится на улице, и увидав ее издали, бежали навстречу. Каждый старался пробраться ближе, чтобы захватить больше расточаемого ею гостинца, но царевна раскидывала гостинцы так ловко, что они попадали только детям добрым, послушным; злые же, капризные, не получали ничего, а если им случайно удавалось поймать на лету какую-нибудь конфетку или яблоко, то эти конфеты или яблоки сейчас же превращались в камни… Поняла? — сказала в заключение Маня, взглянув вопросительно на Парашу.

— Поняла, — отозвалась последняя.

— Так вот, я и хочу предложить тебе играть в «Прекрасную Царевну».

— Но вы говорите, что царевна всегда ходила в голубом плаще, а у нас его нет, да и, кроме того, я такой игры совсем не знаю.

— Она очень проста, научиться не трудно: мы начнем с того, что я буду представлять собою царевну, а ты толпу уличных детей.

— Да плащ-то, плащ где?

— Ах, постой, не перебивай, пожалуйста, — все найдем, все сделаем!.. Дай мне мамин шелковый платок, который лежит на комоде.

Параша подала платок.

Маня распустила его во всю длину и накинула на плечи в виде плаща, затем достала лист бумаги, в один миг смастерила из него что-то в роде шапочки, воткнула спереди два пера, надела на голову, и, взяв в руки веер, принялась важно разгуливать по комнате, делая вид будто рассыпает конфеты и лакомство.

Параша ловила мнимые конфеты очень усердно и представляла собою то добрую девочку, то злую: в первом случае она делала веселые глазки и улыбалась, во втором — становилась печальною. Что касается меня, то я в продолжение этого времени молча лежала на полу всеми забытая, всеми покинутая.

Когда Мане приходилось проходить мимо, она задевала шлейфом за мои волосы, а иногда — так даже бесцеремонно отталкивала ногою.

Наконец, игра в «Царевну» ей прискучила, да и, кроме того, Параша должна была уходить домой.

— Барышня, — сказала она, прощаясь, — если бы вы отпустили ко мне вашу куклу погостить хоть на один денечек… я бы была так счастлива…

— С большим удовольствием. Пусть она остается гостить у тебя до тех пор, пока я за нею не пришлю; откровенно говоря, мне даже приятно будет подольше не видеть ее, она меня раздражает, я за нее только выговор от мамы получаю: то надо ее причесывать, то одевать, а это вовсе невесело. Возьми, возьми, пожалуйста, ты доставишь мне большую радость.

Параша не заставила дважды повторять себе предложение и, поспешно подняв меня с полу, понесла домой.

— Неужели ты получила в подарок такую дорогую куклу? — спросила жена дворника, когда она показалась на пороге.

— Нет. Манечка дала мне ее только на подержание, — возразила Параша, посадив меня на деревянный табурет, вокруг которого сейчас же собралась вся семья, чтобы разглядеть меня ближе.

Восклицаниям и восторгам не было конца: в особенности восторгалась Параша. Она взяла меня к себе на колени, прижала к груди, целовала, ласкала. Я была счастлива, мне вспомнилось доброе, хорошее время, когда я жила у Наты, и я готова была отдать все-все на свете, лишь бы остаться навсегда в бедном жилище дворника и не возвращаться в роскошные комнаты Манечки, где я не видела ничего, кроме постоянных оскорблений.

Когда наступил вечер, Параша сняла с меня платье, повязала на голову платочек, чтобы волосы не спутались, и уложила спать вместе с собою. Отец ее после ужина ушел на ночное дежурство, а мать долго еще прибиралась в каморке. Я следила за нею с большим любопытством, мне первый раз приходилось видеть обстановку бедных людей, у которых я чувствовала себя теперь так хорошо, так отрадно…

На следующее утро Параша встала очень рано и первым делом принялась за мой туалет.

— Сколько на тебе пыли, моя дорогая Милочка, — сказала она, обратившись ко мне, — дай-ка я тебя вымою.

С этими словами девочка намочила носовой платок и принялась тщательно обтирать мне лицо.

— Боже мой! — вскричала она вдруг, взглянув на меня пристально. — Что я наделала!

Услыхав эти слова, я взглянула в висевшее на стене небольшое зеркальце и с ужасом увидела, что лицо мое сделалось совершенно бледное: ни малейшей кровинки не было заметно на моих щеках, ни малейшей краски на губах, лоб, нос, рот, щеки — все слилось в одну общую белую массу, только глаза смотрели по-прежнему весело и казались еще яснее, потому что были хорошо вымыты.

«Маня теперь еще меньше будет любить меня», — подумала я, не отрывая взора от зеркала, в то время, как Параша принялась дрожащими от волнения руками причесывать мои волосы.

— Что с тобою, Параша, ты плачешь? — сказала вошедшая в эту минуту с самоваром в руках жена дворника.

Параша указала на меня.