Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

Впрочем, словечко «мне» отнюдь не является исключительной привилегией нашего патрона или начальника отдела. Это слово чрезвычайно заразительно. Оно распространяется, как вирус, по всему нашему учреждению сверху донизу, им больны все, начиная от генерального президент-директора: «Мы топчемся на месте, господа… Вы должны продемонстрировать мне чудеса!..» до экспедитора, который приказывает курьеру:

— Отвези мне этот пакет в Национальный банк… Это очень срочно. Понял? Так что смотри, не вздумай мне шататься по бистро!

В этом ефрейторском «мне» — та же самая жажда власти, что во «мнеканье» начальства. И те и другие пропитались духом компании. Финансовый инспектор Сараль заявляет: «Я только что получил 12 миллионов прибыли», как будто речь идет о его собственных деньгах; я своими ушами слышал, как Жийе, начальник экспедиции, отвечал посетителю:

— Управление недвижимого имущества? Но оно теперь находится не здесь. Как, вы не слышали? Вы, вероятно, знаете огромное здание на бульваре Османа, где раньше помещалось американское отделение НАТО? Так вот, мы купили его за 450 миллионов… И теперь Управление недвижимого имущества находится там!

Жийе выкладывает все это самым непринужденным тоном. Этому человеку приятно произнести: «Мы заплатили за него 450 миллионов». (Он не переводит их в новые франки, чтобы звучало более внушительно.) Каждый тешится чем умеет: можно получить удовольствие, даже заставляя ждать посетителей, единственных или почти единственных свидетелей твоего призрачного могущества.

— Отнеси-ка это мне побыстрее господину Лебрену!..

А как надоели все эти дружеские вечера, где «наша большая семья» прославляет свою нерушимую солидарность, — все эти приемы и банкеты и особенно рождественская елка с полным набором ритуальных фраз:

— С Новым годом, мсье Бло!.. Доброго вам здоровья! Здоровье — прежде всего! А как ваша мелюзга? Все растет? Да…

«Ваша мелюзга», «ваши карапузы», «ваши клопы». Честное слово, по-моему, выискиваются самые мерзкие слова для того, что принято считать самым прекрасным на свете. Особенно меня мутит от слова «клопы». От него так и несет дезинсекталем и карболкой. Если в начале века был обезображен камень, нам в наше время удалось опошлить язык. «Раздавить бутылку»… «махнуть на поезде»… «идти ухо в ухо»… Так стали говорить в стране Паскаля и Вольтера, казалось столь щепетильной в вопросах языка. «Клопы»… подумать только… «клопы». Какой же надо было проделать путь с сотворения мира, чтобы в один прекрасный день окрестить «клопом» столь божественное создание, как дитя. Ничего не скажешь — докатились!

И как не вспомнить военную службу, если к концу рабочего дня в туалете то и дело слышишь мрачное: «Ну вот, еще один день убили!» Когда при мне кто-нибудь произносит: «Моя супруга…», я невольно вспоминаю старшину, в чьих руках так долго была моя судьба и расположения которого я изо всех сил добивался в расчете на лишнюю увольнительную. Узнав, что его жена заболела тяжелой формой гриппа, я дал ему несколько порошков сильнодействующего лекарства.

— Вот увидите, господин старшина, — пообещал я, — через двое суток ваша жена будет совершенно здорова!

Старшина буркнул: «Спасибо». Прошло два, три, шесть дней. Он ничего не сообщал о ее здоровье. Через неделю, набравшись храбрости, я подошел к нему на положенную дистанцию и спросил:

— Ваша жена поправляется, господин старшина?

— Да… да… — проворчал он сквозь зубы. — Но у вас что, язык отсохнет сказать «ваша супруга»?..

Ничего вроде и не изменилось: в некоторых кругах нашего общества не раз хорошенько подумаешь, прежде чем вымолвишь принятое среди культурных людей слово «жена», а то, чего доброго, оно еще кого-нибудь обидит.

* * *

Одним словом, иногда по утрам я готов отдать что угодно, лишь бы не повторять вчерашний день, не делать тех же движений, не слышать тех же фраз, не чувствовать тех же запахов и главное, главное — не видеть все те же лица! Проблема лиц всегда терзала меня. Лица отравляют мне жизнь даже во время отпуска. Летом в гостиницах меня больше всего раздражает то, что ежедневно в течение целого месяца я вынужден видеть одни и те же физиономии за одними и теми же столиками в ресторане (нисколько не сомневаюсь в том, что другие испытывают те же чувства, созерцая изо дня в день мою физиономию). Бывают дни, когда мне не хочется даже слышать звук человеческого голоса, не хочется видеть никого из своих соседей. И тогда я замедляю или ускоряю шаг, лишь бы не подниматься с ними вместе в лифте. Наш лифт движется так медленно, что невольно приходится отыскивать какую-то тему для разговора. Погода, отопление, состояние лестничных клеток, квартплата — как это все надоело! И чего ради? Просто что-то подсказывает мне, что следует заговорить с человеком, который поднимается с тобой в кабине. Мало сказать, что я чувствую себя пренеприятно, если я сам молчу, но мне бывает страшно неловко и за соседа, если он не вступает со мной в разговор.