1. При отъезде притворяться, что ты безумно устал, что тебе тяжело расставаться с семьей и ехать в Нанси, хотя в действительности ты был на седьмом небе оттого, что отправляешься в Лаванду. Вершиной ханжества было принять столь удрученный вид, чтобы тебя даже пожалели. («Ты прямо как на каторгу собираешься!» «Бедный мой котик!») И сверхнаглостью — спросить в последнюю минуту: «Так, значит, ты окончательно решила не ехать со мной?» и этой геройской фразой рассеять малейшие сомнения, что ты уезжаешь не один. Чтобы оградить себя от всякой случайности, следовало тут же, не дождавшись ее ответа, как бы вскользь заметить: «Правда, завтра вечером мне еще придется остановиться в Люневиле, надо повидаться с одним из наших страховых агентов… Какая тоска!» Перспектива провести вечер в Люневиле с одним из страховых агентов почти наверняка охладит женский энтузиазм. Бар-ле-Дюк, Валансьен, Лион, Туль, Бельфор, вообще весь Север и Восток, а за границей — Шарлеруа, Намюр и Бирмингем могут быть рекомендованы как области или города-этапы, в зародыше убивающие всякое желание поехать с вами.
2. Иметь в Нанси верного человека, который мог бы за вас отправить телеграмму: «Доехал благополучно. Мысленно с тобой.» и по мере надобности пересылал бы вам корреспонденцию.
3. Запастись еще до отъезда из Парижа шкатулкой из грушевого дерева работы нансийских мастеров, а также открытками с видами площади Станислава, которые вряд ли можно будет отыскать в Лаванду.
4. Избегать солнечных лучей, которые могли бы выдать тебя: «Что-то ты слишком загорел в Нанси!» (Загореть вполне можно и в Нанси, но если б это было и так, вам бы все равно не поверили: когда начинаешь лгать, сама истина становится неправдоподобной.)
5. Покидая гостиницу в Лаванду, предупреждать, чтобы вам не вздумали присылать новогодние поздравления на парижский адрес, записанный в вашей регистрационной карте: «Наилучшие пожелания из гостиницы «Сосны» нашему постоянному клиенту».
6. Проделывать те же упражнения, о которых говорилось в пункте 1, только в обратном порядке: изобразить радость и счастье, которые ты испытываешь, возвращаясь в мирное лоно семьи, поглубже запрятать скуку и недовольство.
Пусть попробует нормальный мужчина, не теряя выдержки, разыгрывать подобные сцены в течение некоторого времени, скажем в течение двух лет. Затянув эту игру на более долгий срок, он начнет чувствовать себя скованным не только у себя дома, но и у своей любовницы. Мое счастье не вынесло такого напряжения.
Я видел, как сквозь песочные часы уходила молодость Мириам, унося с собой ее мечты о замужестве. Я начал задыхаться в тесных рамках знаменитого треугольника, куда загнало нас отсутствие воображения европейских законоведов. Сделав полный оборот, я очутился у исходной точки. Казалось, у нас с Мириам все идет по-старому… и в то же время что-то уже переменилось. Ведь правило № 1, выведенное мною для законных жен («То, что вы даете — пустяк, то, что вы отнимаете — все»), через какой-то период становится справедливым и для любовниц.
Моя Мириам, прелестная девочка, моя нежная голубка, ты, которая обещала мне когда-то «быть выше всего», не разрушать моей семьи и довольствоваться малым, тебя вдруг тоже охватило страстное желание устроить свою жизнь, заручиться проклятыми гарантиями.
Однажды она начала жаловаться, что в ее жизни много общего с героинями «Бек-стрит». Хотелось бы мне знать, как женщины в ее положении сетовали на свою участь до появления этого фильма… Ущерб, нанесенный американским кинорежиссером такому солидному общественному институту, как адюльтер, неисчислим. Отныне на всем стояло клеймо «Бек-стрит» — этих двух слов, символизирующих бедствие. С тех пор мне стало казаться, что Мириам интересовало лишь то, что было ей недоступно: обед, если я предлагал ей позавтракать вместе, ночь, если мы проводили с ней вечер, воскресенье (Ах! Эти воскресенья…), если даже я проводил с ней субботу, ну и, конечно, каникулы, именно школьные каникулы…
И ради чего? Ради того, что притягивает к себе своим фальшивым блеском и может так все опошлить, — ради семейной жизни.
Глава V
Дети