Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

Понятно, что в театре головоломки такого рода исключены: автор не может разрешить своим героям покинуть сцену и отправиться на улицу советоваться, не нарушив самым досадным образом хода пьесы.

Даже если бы не было советчиков, а они не будут вам досаждать, если вы не станете обсуждать с ними свои дела, остается весь окружающий тебя мир, люди, которые многое говорят тебе, даже не вступая с тобой в разговор. Просто удивительно, сколько супружеских пар, которые выглядят такими счастливыми, встречается на улице, когда ты готов порвать со своей семьей! Можно подумать, что они нарочно принимают такой счастливый вид, чтобы досадить тебе.

В самом ли деле они счастливы или только притворяются счастливыми? Когда я отправляюсь на тайное свидание, мне кажется, что каждый встречный в курсе моих гнусных намерений и смотрит на меня так, словно я собираюсь совершить преступление. А сами они точно сошли со страниц целомудренных книг для семейного чтения: родители чинно прогуливают своих малышей, лицеисты, нагруженные учебниками, спешат на занятия, мужчины с портфелями в руках шагают на работу и т. д. Я бы мог поклясться, что мне на пути попадались только примерные граждане, которые догадывались о моих нечистых помыслах. И у меня возникало ощущение, что я «калечу» свою жизнь, свою честную жизнь. Моя старая мещанская основа бунтовала помимо моей воли. То же самое чувство я испытывал, когда под взглядами своих детей, озабоченно хмурясь, с туго набитым портфелем, деловитой походкой отправлялся в бюро на улице Шатодён, что означало — на квартиру к своей секретарше на улицу Доброполь; когда я закрывал за собой дверь, бросая на ходу: «Будьте умниками!», мне казалось, что в лестничной клетке оглушительным эхом отдается хохот всех, у кого чистая совесть: «Тебе ли это говорить, проказник!»[180]

Было ли так на самом деле или я просто это себе внушил, по я никогда не встречал стольких людей, у которых была бы ничем не осложненная жизнь, как в тот период, когда я сумел так осложнить свою собственную. И как на грех, мне без конца попадались знакомые, которые твердили о моем счастье:

— Ах, дорогой, как я вам завидую! У вас жена… дети… своя семья, и, кроме того, бог не обидел вас здоровьем. Вы даже не представляете, как вы счастливы!

Люди не представляют своего счастья, но чужое от них не укроется. И они всегда окажутся рядом, чтобы открыть вам на него глаза.

* * *

Если ко всему вышесказанному прибавить, что на сцене — после окончания тяжелого разговора — герою или героине нет ничего проще, как уйти, закрыв за собой дверь, и автору уже нет никакого дела до того, что произойдет потом; ему наплевать на те мелкие житейские проблемы, которые возникают в обыденной жизни после роковой фразы: «Можешь собирать свои вещи!» (надо уладить все материальные и финансовые дела, отобрать мелкие вещи, перевезти крупные, уложить первый чемодан, разобрать бумаги, заняться разделом имущества и т. д.) и на улаживание которых иногда уходят многие месяцы; я мог бы на этом кончить сопоставление театра с жизнью, впрочем так и не исчерпав одного из самых неисчерпаемых вопросов.

Сам я так и не дошел до стадии «собирания вещей». Но теперь я прекрасно понимаю, почему столько мужчин предпочитают поставить крест на своих чувствах, заживо схоронить душу и тело в своей семье, нежели выносить пытки двойной жизни. И хотя я не собираюсь больше сравнивать театр и жизнь, я не могу не привести здесь знаменитые строки, воспевающие сладость запретного плода: «Любовь была бы пресной, если бы тайна не придавала ей остроту. Именно запрет разжигает страсть!»

Когда-то я почти верил в это. Теперь я придерживаюсь другого мнения. Возьмите хотя бы путешествия. Я всегда недолюбливал рассказывать о них, сразу по возвращении домой. Но излагать, не успев перешагнуть порог дома, подробности путешествия, которое в действительности не совершал (это может показаться занятным только в первый раз), теперь мне просто не под силу. Мне даже страшно вспомнить, как, вернувшись из Лаванду, я должен был рассказывать, какая погода стоит в Нанси и виделся ли я там с Депла!.. И это было еще далеко не самое худшее! Ведь всякий раз приходилось: