Обличаемые мещане (у которых, если не считать самих мещан, нет более яростных хулителей, чем их собственные дети)… если бы вы не существовали, вас надо было бы выдумать! Ведь если исчезнет необходимость ошеломлять мещан, как и каким образом молодежь сможет удовлетворить распирающую ее потребность постоянно кого-то шокировать? Она погибла бы с тоски, если бы в мире не стало мещан. Ведь сигарету, которую неумело курит на улице школьник, он курит не столько для собственного удовольствия, сколько для того, чтобы шокировать мещан вообще и своего отца-мещанина в частности. Я где-то недавно читал, как «командосы», молодые люди в джинсах и пуловерах, наводнили ипподром в Довиле и, к великому неудовольствию элегантных завсегдатаев этих мест, разместились на трибунах с показным равнодушием и бесцеремонностью, свойственной нынешней молодежи. Однако, если бы традиционным костюмом зрителей на трибунах ипподрома в Довиле были джинсы и пуловер, весьма вероятно, что эти юнцы явились бы туда в шляпах и галстуках. Да и та молоденькая актриса, которая прославилась тем, что босиком водит машину, узнай она, что у ее бабушки была такая же привычка, тут же решила бы, что «божественно» нажимать на педаль именно в туфлях. Как знать, если бы в этом мире грубость, хамство, неряшливая манера одеваться (грязь ли порождает хамство или хамство порождает грязь?), сверхлегкое отношение к любви были бы достоянием мещан, может быть, эти молодые волки и восстановили бы в правах хорошие манеры, целомудрие и романтику?
И как знать, если бы они жили в мире, охваченном всеобщим разочарованием, может быть, они даже перестали бы изображать скучающий вид, когда развлекаются? Иногда еще на лестничной площадке я слышу стоны и всхлипы истерической музыки, которая несется из-за нашей двери. Я вхожу в квартиру и застаю там человек двадцать гостей, которые разглядывают мою доисторическую фигуру, незаконно вторгшуюся в их компанию, с таким откровенно-насмешливым удивлением, что я почти готов извиниться за свое появление в собственном доме. Как лицо бесправное, чуть было не сказал, не имеющее прав на жительство, я стараюсь держаться ближе к порогу; с трудом различая две-три знакомые физиономии (физиономии своих детей) среди этой косматой фауны и напрасно пытаясь представить, какой была до моего ухода на службу перевернутая вверх дном квартира, я чувствую, как в меня погружаются, словно особые приборы, измеряющие расстояние между веками, взгляды этих молодых волков. Я бросаю абсолютно никому не нужное: «Пожалуйста, не беспокойтесь», никто и не думал беспокоиться, и поспешно ретируюсь в свою комнату. Я совсем забыл, что у моей дочери сегодня собираются потанцевать, простите, потвистовать друзья.
Помилуйте! Это так естественно в их возрасте! Ничего не могу возразить. Только… Мне бы очень хотелось, чтобы они действительно развлекались! Но по их виду этого не скажешь. Ча-ча-ча, би-боп и все прочие чарльстоны — это веселые, огневые, темпераментные танцы. Глядя же, с каким пресыщенным видом молодые люди вращают своих дам, как они отбрасывают их от себя, словно скидывают рубашку, напрашивается законный вопрос — развлекаются ли они, скучая, или скучают, развлекаясь? Вероятно, они точно так же выглядят на экзаменах пли похоронах; хотя подозреваю, что они с удовольствием бы воспользовались подобными обстоятельствами, чтобы немного похохотать, — поскольку они испытывают потребность делать все наоборот. Может быть, они начнут смеяться в пятьдесят лет?
А пока (я в этом не сомневаюсь) у них именно то выражение лица, которое сейчас принято иметь, кажется, что они уже все на свете испытали, хотя ничего еще в жизни не видели.
Глава VI
Другие люди