Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

— Это очень важно для меня, потому что я сижу на очень строгой диете… Видите ли… у меня совсем крошечная печень. Можете себе представить, она перестала расти, когда мне было девять лет!.. Но зато кишечник… (При этих словах она неожиданно обратилась ко мне.) Вот, например, у вас, мсье, длина кишок, как и у всех, вероятно, десять метров?

Она так озадачила меня, что я не нашелся, что ответить. К счастью, она тут же ответила за меня:

— Да-да, конечно, так! А у меня их целых пятнадцать метров! Представляете себе! Поэтому через каждые три часа я должна маленькими порциями есть овощи и сухари…

После этого, продолжая свой монолог, дама сообщила нам, что она прошла в Швейцарии длительный курс лечения в одной из тех образцовых клиник, какие существуют только в Швейцарии.

— Что там ни говори, а швейцарцы молодцы! Я постоянно твержу своей дочери: если ты когда-нибудь соберешься рожать, рожай в Швейцарии, это все-таки лучше, чем в любом другом месте. Чистота! Нам не мешало бы у них поучиться!

Пятнадцатиметровый кишечник дамы потряс мое воображение и отбил у меня всякую охоту идти в вагон-ресторан. А может быть, не столько пятнадцать метров ее кишечника, сколько десять моих собственных. Тот факт, что я таскаю в себе столь длинный метраж, взволновал меня так же, как если бы мне сказали, что я ношу в себе целого удава. Вот еще одна из тех всем известных со школьной скамьи истин, о которой я почему-то забыл. Досадно.

* * *

Ах! Сколько всякой всячины знают люди! И как они умеют блеснуть своими знаниями перед первым встречным! Я тоже кое-что знаю. И даже, возможно, знаю вещи, о которых не имеют понятия эти пассажиры. Например, я бы мог рассказать им о нашем электронном роботе, который совершает 75 000 вычислительных операций в минуту... Но я не умею разглагольствовать, как другие. Не умею воспользоваться нужным моментом, чтобы заговорить. Когда я решаюсь открыть рот, бывает уже слишком поздно.

Может быть, в этом виновата моя застенчивость? В конце концов я в это поверю. Чтобы поверить во что угодно, ладо лишь начать в это верить. Я, вероятно, чувствую себя таким бесцветным, таким скованным просто потому, что я не умею, подобно другим людям, «показывать свой номер» и не испытываю насущной потребности объявлять окружающим о том, что я делаю и что умею.

Ему совершенно незачем было разглядывать эти овчины между Лиможем и Бривом. Было ясно, что он знает их до мельчайших деталей. И вряд ли может выяснить что-нибудь новое в поезде. Но зато они возбудили любопытство соседей, что позволило ему заговорить и исполнить свой оригинальный номер «с баранами».

Специалист по меловому периоду, конечно, тоже не пожелал остаться в тени и умудрился, прибегнув к трюку с табаком, поведать нам, что он недавно был на Мадагаскаре.

— Видишь, — сказал он мальчику, продолжая свою лекцию по ботанике, — это табак… ты знаешь, когда я вернулся с Мадагаскара…

Дети часто служат катализаторами в номерах, исполняемых взрослыми. Как часто отцы во время отпуска играют со своими детьми, лишь заранее удостоверившись, что на них внимательно смотрят, и рассказывают истории своим чадам, лишь убедившись, что их еще кто-то слушает!

Да и у кого нет своего собственного номера? Во время нашего последнего путешествия в Италию мы были вечером в одном из ресторанов Генуи, когда неожиданно десять французских моряков с крейсера, стоявшего в порту, уселись за соседний столик. Из всех номеров на свете номер «французские моряки за границей» — один из самых характерных.

Первая часть — период относительной стабильности: моряки дают время итальянцам, французам, американцам и всем иностранцам, находящимся в зале, рассмотреть их. Прекрасная выправка. Престиж Франции — прежде всего.

Вторая часть, собственно, начало номера. Подзывают официантку. Сначала просто, чтобы узнать ее имя. «Челерина». — «О, Челерина! — какое красивое имя…» С этой минуты начинается исполнение номера «французские моряки на берегу». Может быть, и не всем хочется работать на зрителя, всегда найдутся несколько застенчивых, но на какие жертвы не пойдешь во славу своей родины и флота; приходится хранить верность образу лубочного матроса, плавающего под трехцветным национальным флагом, который заигрывает со служанкой, крепко пьет и горланит веселые песни. В этот вечер мы имели возможность просмотреть весь номер до конца, включая неизбежный кулачный бой, разбивший французских моряков на два лагеря, сцену оплаты счета, выволакивание мертвецки пьяного матроса и вмешательство полиции.

Еще немного, и я начну верить, что человеку, хотя он уже триста или четыреста тысяч лет живет на этой земле, нет ничего труднее — будь он моряком или коммивояжером, — чем оставаться самим собой.

* * *

Поезд — это странствующий театр, где роли исполняют пассажиры. Но больше всего люди поражают меня во время обедов.

Кто не мечтал встретить в жизни идеального человека, который бы никогда не ошибался, все знал, все мог объяснить, который являлся бы воплощением простоты, скромности, проницательности, чистой совести, отваги, тонкости и благоразумия?