Читаем Записки маленького человека эпохи больших свершений (сборник) полностью

Джонни, кажется, не осознал важности этого сообщения (у них там в Америке всякий не американец, а кто-то еще), однако Русинову это было знакомо: аварец — это не дагестанец и лакец — не дагестанец тоже, карачаевец не совсем балкарец, а южный осетин коренным образом… В эпоху, когда океан панельных бараков теснил человеческое жилье, люди еще более цепко, чем прежде, держались за эти невидимые простым глазом различия. И самые черные из предрассудков, давно отосланные передовой наукой куда-то на свалку истории — в эпохи феодальной и даже дофеодальной дикости, — заявляли о себе сегодня нежданными взрывами, с корнем вырывая унитазы в совмещенных сортирах новостроек.

Итак, Рикардо был галисиец, левый анархист и скульптор-модернист. Поэтому он купил кусок земли (так делали все буржуа), сам построил свой курень (так делали все скульпторы), а с приходом гостей немедленно затеял яичницу по-галисийски. Впрочем, для начала настоящие мужчины взялись за виски, а Русинов побрел осматривать ферму. Хозяин ее, как и положено, был нелюдимый, мрачный, неподкупный бретонец. Русинов догадывался, что это значит: он не пойдет тебе сам навстречу и не потащит тебя сразу в дом на обед, как сделал бы таджик. Он будет стоять независимо, как монгол, ожидая, что ты заговоришь сам и напросишься к нему в дом. И Русинов не заставил его ждать долго. Он подошел сам, поздоровался, спросил о ценах на овес, посетовал на тяготы фермерского труда и без особого риска ошибиться предположил, что фермерские дети бегут в города. Потом он осмотрел хлев с коровами, клетки с собаками, курятник, а также сарай-гараж с трактором и машинами. А потом, все же робея немного, попросил разрешения осмотреть дом.

Фермер ничего не ответил. Он повернулся и пошел к дому. Русинов пошел ему вслед. Он обожал старые крестьянские дома — еще с той поры, когда мальчишкой впервые попал в деревню (между Яхромой и Подьячевом), где после пролетарского убожества Мещанских улиц Москвы в первый раз вдохнул пыльный древесный запах сельского дома, увидел просторные сени («мост» по-местному), чердак, таинственную комнатку на мосту, с сундуками, свежими вениками, травами, увидел деревянные лесенки, ведущие на сеновал, в коровник и сортир…

Бретонский дом не обманул его ожиданий. Здесь была гигантская кухня со старой печью и старыми шкафами (новый холодильник был похож на сундук в углу и почти не портил интерьера), множество каких-то, по всей видимости, нежилых комнат на втором этаже, где стояли старинные буфеты, сундуки и шкафы с бесчисленными ящиками (что там в них — может, любовные письма графа из соседней разграбленной усадьбы?).

— Есть еще один дом. Тот получше, — сказал фермер. — Только там совсем жить некому.

Он привел Русинова в темную комнату, похожую на кабинет алхимика: мерцали в полумраке старинной формы бутыли, колбы, трубки.

— Сидр, — сказал фермер, — выпьем сидру.

— Спасибо, я не пью! — сказал Русинов. Фермер даже не притворялся, что он обижен. Если бы Русинов стал сейчас вдаваться в подробности, то мог бы рассказать, что не пьет с того самого первомайского праздника, когда они, еще десятиклассниками, до блевоты напились после демонстрации дешевого сидра (кто б мог предвидеть — именно сидра), изготовленного Останкинским заводом безалкогольных напитков.

— Большой дом, — сказал Русинов. — Хозяйство большое.

— Работать некому, — сказал фермер. — Сын уходит в армию.

— Я мог бы к вам наняться… На весь год. Но на полдня работы.

— А где будешь жить? — спросил фермер.

— Я мог бы приезжать… А мог бы и у вас поселиться…

— Живи тут, места много, — сказал хитрый фермер.

— Можно и тут, — сказал хитрый Русинов.

— Много я тебе платить не могу, — сказал фермер.

— Триста пятьдесят в месяц и питание, — сказал Русинов (это была нищенская оплата). — Жить буду во втором доме.

— Триста и питание.

— Пожалуй, — сказал Русинов.

— Выпей сидра, — предложил фермер.

Русинов понял, что он доволен сделкой, и еще раз отказался от сидра. Русинов был представлен кудрявому сыну фермера и сделал безуспешную попытку познакомиться с его девятнадцатилетней дочерью, грубой и некрасивой девицей. Она мялась при этом и пятилась, как девушка из урметанского кишлака.

Когда Русинов вернулся в хижину Рикардо, яичница по-галисийски уже дымилась на столе.

— Где ты был? — крикнул Олег.

— Я был у фермера… — сказал Русинов.

— О, это крепкий орешек! — сказал Джонни. — Они не будут с тобой разговаривать.

— Я еще никогда у него не был, — сказал Рикардо. — Но мы уже здороваемся.

После завтрака гости в срочном порядке были погружены в машины, и Рикардо с женой отвезли их на океанский берег, где они собирали улиток, морских ежей и еще какую-то шевелящуюся живность, чтобы сожрать ее живой в соответствии с традициями изысканной французской кухни.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже