Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

– Где она?

– В «Селекте». Сидит внутри. Смотрите-ка, занавеска шевелится…

– Продолжай наблюдение.

– Мне уже не прятаться?

– Можешь даже выпить аперитива за соседним столиком, если хочешь.

Потому что на той стадии, которой достигла борьба, играть в прятки было бессмысленно. Мегрэ продолжил свой путь, обнаружив Латыша в двухстах метрах впереди: тот даже не воспользовался заминкой, чтобы сбежать из-под наблюдения.

Да и зачем ему было это делать? Партия разыгрывалась по новым правилам. Теперь противники видели друг друга. Почти все карты были биты.

Петерс дважды прошелся от площади Этуаль до Круглой площади, и теперь Мегрэ изучил его внешность вплоть до мельчайших деталей, окончательно разобравшись в его характере.

Это был худощавый подвижный мужчина, по сути, более утонченный, чем Мортимер, но из другой породы аристократов, выходцев из Северной Европы.

Комиссар уже имел дело с несколькими подобными типажами, и все они были интеллектуалами. Те из них, с кем он общался в Латинском квартале во время своей так и не оконченной учебы на медицинском факультете, были непонятны его практичному уму.

Он хорошо помнил одного из них, худого светловолосого поляка, начавшего лысеть уже в двадцать два года, мать которого у себя на родине работала уборщицей, а сам он в течение семи лет ходил на лекции в Сорбонну в ботинках на босу ногу, съедая в день всего по одному яйцу и куску хлеба.

Он не мог позволить себе купить готовые конспекты, поэтому ему приходилось заниматься в публичных библиотеках.

Он не интересовался ни Парижем, ни женщинами, ни французским характером. По окончании учебы ему предложили место на крупной кафедре в Варшаве. Пять лет спустя Мегрэ увидел его в Париже в составе делегации иностранных ученых: все с тем же чопорным, холодным видом он обедал в Елисейском дворце[26].

Комиссар знавал и многих других. Они были из разных социальных слоев. Но почти все удивляли количеством и разнообразием вещей, которые они хотели познать и которые в итоге познавали.

Учиться, чтобы учиться! Как тот профессор из бельгийского университета, знавший все диалекты Дальнего Востока (а их около сорока), но ни разу не бывавший в Азии и совершенно не интересовавшийся народами, языки которых он с таким упоением анализировал.

Во взгляде серо-зеленых глаз Латыша читалось то же волевое качество. Однако окончательно отнести его к породе интеллектуалов мешали некоторые детали, ставившие все вышесказанное под сомнение.

Сквозь безупречный образ клиента «Маджестика» словно проступала тень Федора Юровича, русского бродяги в тренчкоте.

У Мегрэ была уже не только внутренняя уверенность, но и фактические подтверждения тому, что речь идет об одном и том же человеке.

В день своего приезда, вечером, Петерс исчез из отеля. На следующее утро Мегрэ обнаружил его в Фекаме под видом Федора Юровича.

Оттуда он прибыл на улицу Сицилийского короля. Несколько часов спустя туда же приехал и Мортимер. После этого из отеля вышло несколько человек, включая бородатого старика.

А утром Петерс Латыш вновь занял свое место в «Маджестике».

Самое поразительное, что, помимо внешнего сходства, между двумя этими воплощениями не было ничего общего.

Федор Юрович был типичным славянским бродягой, опустившимся и неуравновешенным субъектом. В этом образе не было ни одной фальшивой ноты. Ошибки быть не может, особенно если вспомнить, например, как он облокачивался о стойку в грязном бистро Фекама.

С другой стороны, ни единой осечки и в образе Латыша, утонченного интеллектуала с головы до пят. Все выверено до мелочей: и то, как он прикуривал сигару у посыльного, и как носил свою роскошную английскую шляпу из серого фетра, и та изысканная небрежность, с какой он прогуливался по Парижу, вдыхая прогретый солнцем воздух Елисейский Полей и разглядывая витрины.

Само совершенство, и не только внешнее! Мегрэ тоже приходилось играть разные роли. Полицейские гримируются и переодеваются не так часто, как принято думать, но иногда это бывает просто необходимо.

Так вот Мегрэ, даже загримированный, все равно оставался Мегрэ в некоторых проявлениях своей личности: допустим, в выражении глаз или характерном подергивании рта.

Например, изображая крупного торговца скотом (такое случалось, и все прошло успешно), Мегрэ играл этого торговца. Но он им не был на самом деле. Он просто создавал образ, надевал маску.

Петерс-Федор был либо Петерсом, либо Федором внутри.

И впечатления комиссара можно было резюмировать так: он был одновременно и тем, и другим, не только в плане внешнего вида, но и по сути.

Он проживал поочередно эти две жизни, такие разные, вероятно, уже давно, а возможно, и всегда.

Это были лишь обрывочные мысли, вертящиеся в голове Мегрэ, пока он неторопливо шел вперед под ласкающими лучами солнца.

И вдруг только что сложившийся в его воображении образ Латыша неожиданно дал трещину.

Обстоятельства, предшествовавшие этому событию, были весьма знаменательными. Латыш остановился напротив ресторана «Фуке» и уже начал было переходить улицу, явно намереваясь выпить аперитива в баре этого шикарного заведения.