Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

С первого взгляда бросалось в глаза ее очевидное сходство с Анной Горскиной. Впрочем, на другой фотографии была изображена и она сама, в возрасте примерно шестнадцати лет, в шляпке из горностая.

Что касается писем, то профессия отправителя указывалась в них на трех языках: «Эфраим Горскин. Меха оптом. Лучшие шкуры из Сибири. Вильно – Варшава».

Мегрэ не мог перевести содержание текста. Он лишь отметил, что одна фраза, встречавшаяся в нескольких письмах, была жирно подчеркнута.

Положив документы в карман, он в последний раз, для очистки совести, осмотрел комнату.

Здесь слишком долго жил один и тот же человек, поэтому в ней мало что осталось от безликого гостиничного номера.

По любому находящемуся здесь предмету, по пятнам на обоях и даже по белью можно было прочесть всю историю Анны Горскиной.

Повсюду валялись волосы, толстые и блестящие, как у всех восточных женщин.

Сотни окурков. Пустые упаковки из-под печенья и куски самого печенья на полу. Баночка с имбирем. Большая консервная банка с польской этикеткой, внутри – недоеденное гусиное мясо в собственном жире. Икра.

Водка, виски, небольшой флакон с прессованными листьями: по запаху Мегрэ определил, что это остатки необработанного опиума.

Полчаса спустя он был уже в префектуре и слушал перевод писем, фразы из которых запоминал на лету:

«…Ноги твоей матери распухли еще больше…

…Твоя мать хочет знать, отекают ли твои лодыжки после долгой ходьбы, поскольку она считает, что у тебя та же болезнь, что и у нее…

…У нас более-менее спокойно, хотя вопрос с Вильно пока не решен[27]. Мы оказались между литовцами и поляками. И те, и другие ненавидят евреев…

…Можешь узнать что-нибудь о господине Левассоре, проживающем на улице Отвиль, дом 65? Он заказал у меня меха, но не предоставил никаких банковских гарантий…

…Когда ты закончишь учебу, нужно будет выдать тебя замуж, чтобы вы подключились к торговле. От твоей матери уже нет никакого толку…

…Твоя мать больше не встает с кресла. У нее совсем испортился характер. Тебе лучше вернуться…

…Сын Гольдштейна, приехавший две недели назад, говорит, что тебя нет в числе студентов Парижского университета. Я ответил, что это ложь, и…

…Твоей матери пришлось делать пункции, которые…

…Тебя видели в Париже в неподобающей компании. Я требую объяснений…

…Я снова получил плохие новости о тебе. Как только позволит торговля, я приеду, чтобы убедиться лично…

…Если бы не твоя мать, которая отказывается оставаться одна, узнав от врача, что ей недолго осталось, я бы сам приехал за тобой. Приказываю тебе вернуться…

…Посылаю тебе пятьсот злотых на билет…

…Если через месяц не вернешься, я прокляну тебя…»

В дальнейших письмах речь снова шла о ногах матери. Затем приводился рассказ очередного еврейского студента, вернувшегося в Вильно, о том, как Анна живет в Париже.

«..Если сейчас же не вернешься, между нами все кончено…»

И наконец, последнее письмо.

«…На что ты живешь целый год, ведь я больше не посылаю тебе денег? Твоя мать очень несчастна. Во всем случившемся она обвиняет меня…»

Комиссар Мегрэ ни разу не улыбнулся. Он сложил все документы в ящик своего стола и закрыл его на ключ, затем составил несколько телеграмм и отправился к камерам предварительного заключения.

Анна Горскина провела ночь в общей камере.

Под утро комиссар распорядился перевести ее в отдельное помещение. Прежде чем войти туда, он открыл окошко в двери. Анна Горскина, сидевшая на табурете, даже не вздрогнула, лишь медленно повернула голову и смерила полицейского презрительным взглядом.