Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

Мегрэ вошел и некоторое время молча рассматривал ее. Он знал, что бессмысленно ходить вокруг да около, задавать хитроумные вопросы, приводящие порой к невольным признаниям.

Она была слишком хладнокровна, чтобы угодить в подобную ловушку, и комиссар только упал бы в ее глазах.

Поэтому он просто проворчал:

– Ну что, сознаешься?

– Нет!

– По-прежнему отрицаешь, что убила Мортимера?

– Отрицаю!

– А что купила серый костюм для своего сообщника, тоже отрицаешь?

– Отрицаю!

– А то, что ты передала костюм в его номер в «Маджестике» вместе с письмом, где сообщала о своем намерении убить Мортимера, и назначила встречу на улице?

– Отрицаю!

– Что ты делала в «Маджестике»?

– Искала номер мадам Гольдштейн.

– В отеле нет клиентки с такой фамилией.

– Я этого не знала.

– А почему я увидел тебя убегающей с револьвером в руке?

– В коридоре на втором этаже на моих глазах один мужчина стрелял в другого, а потом бросил оружие на пол. Я подняла его, опасаясь, что он захочет выстрелить в меня тоже. И побежала предупредить служащих.

– Ты никогда не видела Мортимера?

– Нет.

– А ведь он приходил в твой отель.

– Там живет шестьдесят человек.

– И не знаешь ни Петерса Латыша, ни Оппенгейма?

– Нет.

– Тебе никто не поверит!

– А мне плевать!

– Продавца, который продал тебе серый костюм, несложно отыскать.

– Пусть приходит!

– Я сообщил твоему отцу в Вильно…

Она вздрогнула, в первый раз за все время. Но тут же ухмыльнулась:

– Если вы хотите, чтобы он сдвинулся с места, вышлите ему также деньги на билет, иначе…

Мегрэ не нервничал и глядел на нее с любопытством, не лишенным некоторой симпатии. Какой у нее был характер!

На первый взгляд, ее показания ни на чем не основывались. Факты, казалось, говорили сами за себя.

Но именно в подобных случаях полиция чаще всего оказывается не в состоянии противопоставить запирательствам обвиняемого вещественные доказательства.

В данном случае их просто не было! Револьвер был незнаком оружейникам Парижа. Значит, ничто не доказывало, что он принадлежит Анне Горскиной.

Она находилась в «Маджестике» в момент преступления? В крупные отели может попасть кто угодно и ходить по нему незамеченным. Она утверждала, что кого-то ищет? Такое вполне могло быть.

Никто не видел, как она стреляла. От письма, сожженного Петерсом Латышом, ничего не осталось.

Косвенные доказательства? Собрать их можно сколько угодно. Но суд присяжных не выносит приговор на основании косвенных доказательств, он и к прямым-то относится с недоверием из страха совершить судебную ошибку, о которой неустанно твердит защита.

Мегрэ разыграл последнюю карту.

– Мне сообщили, что Латыш сейчас в Фекаме.

На этот раз он добился результата. Анна Горскина вздрогнула всем телом. Но, видимо, успокоив себя тем, что это ложь, процедила:

– Ну и что?

– В анонимном письме, которое мы сейчас проверяем, сообщается, что он скрывается на вилле у некоего Сваана…

Она подняла на него свои темные глаза, взгляд которых был очень серьезен, почти трагичен.

Мегрэ машинально взглянул на лодыжки Анны Горскиной и отметил про себя, что опасения ее матери были не напрасны: Анна действительно страдала водянкой.

Через ее грязные, непричесанные волосы просвечивала кожа. Черное платье было испачкано.

В довершение ко всему, над верхней губой темнел пушок.

И все же она была красива какой-то вульгарной, животной красотой. Не сводя глаз с комиссара, презрительно скривив рот, инстинктивно собравшись перед нависшей опасностью, она проворчала:

– Если вам все известно, зачем меня спрашивать?

Тут же в ее глазах сверкнула молния, и она добавила с грубым смехом:

– Или вы боитесь ее скомпрометировать? Я угадала? Ха-ха! На меня-то плевать… Я иностранка, девица, неизвестно на что живущая в гетто. А вот она!.. Ну что ж…

Чувствовалось, что, задетая до глубины души, она уже готова все рассказать. Мегрэ, понимавший, что его настойчивые расспросы могут ее спугнуть, стоял с безразличным видом, глядя в другую сторону.

– А ничего! Вы слышите? – закричала она. – Убирайтесь! Оставьте меня в покое! Ничего, говорю вам… Ни-че-го!

И вдруг она бросилась на пол одним молниеносным движением, которого Мегрэ не мог предвидеть, несмотря на то, что уже имел дело с таким типом женщин.

Истерический припадок! Лицо еврейки исказилось гримасой. Все тело корчилось в судорогах и сотрясалось крупной дрожью.

Красивая еще секунду назад, теперь она была уродливой, вырывая себе волосы пучками, не обращая внимания на боль.

Мегрэ не шелохнулся. Это был уже сотый подобный припадок на его веку. Он поднял кувшин, стоявший на полу. Тот был пуст.

Комиссар позвал охранника.

– Быстро принеси воды.

Минуту спустя он уже лил холодную воду прямо на лицо еврейки, которая задыхалась, жадно открывала рот и смотрела на него, не узнавая, после чего впала в тяжелое забытье.

Время от времени по ее телу еще пробегала дрожь.

Мегрэ опустил кровать, поднятую, как полагается, к стене, поправил тонкий, как блин, матрас и не без труда уложил на нее Анну Горскину.