Позже Смирнов построил нас на центральной площади и ушёл, по всей видимости, докладывать о нашем прибытии Старкову. Мы остались стоять там, в предрассветных сумерках, под лёгким утренним снегопадом. Вокруг нас суетились солдаты, уже пробывшие здесь какое-то время. Кое-кто из нашего строя стремился уличить момент и расспросить этих ребят хоть о чём-нибудь: как здесь вообще дела, что происходит, и как продвигается вся операция. Солдаты в массе своей отмахивались от расспросов и продолжали самозабвенно сновать туда-сюда, занимаясь порученными им такелажными работами, но кое-кого всё-таки удавалось тормознуть на минутку-другую при помощи дармовой сигаретки. Сам я не интересовался ничем, что могли бы поведать здешние бывалые. Я стоял и наслаждался погодой: упивался морозной свежестью, перемежавшейся с целой симфонией других запахов. Выхлопные газы, дым чьих-то сигарет, мокрая древесина, порох и лёгкий флёр чего-то илисто-травянистого, доносившегося, наверное, с реки. Всеми фибрами души я чувствовал, что стою на нулевой отметке новой главы своей жизни. Я предвкушал путь, который мне предстоит пройти здесь и ощущал холод опасностей, с которыми мне совсем скоро предстоит столкнуться. Я думал о том, как со дня на день меня пошлют куда-то туда, во враждебный мир за пределами безопасных и зачищенных кварталов. Пошлют на охоту за смертью и её голодными, мычащими и хрипящими воплощениями. Всё это больше не пугало меня. Теперь одна мысль о нахождении на грани погибели заставляла меня чувствовать себя живее всех живых.
Пришёл Старков и осмотрел нас. Потом провели перекличку, и каждый в нашем строю выкрикнул своё «Я!», услышав собственную фамилию. После нас построили повзводно и по отделениям. Затем полковник что-то долго обсуждал с капитаном Смирновым, стоя в нескольких метрах перед нами. Солнце к тому моменту уже начало восходить, и я смог как следует разглядеть всё вокруг. Мимо этих мест мы проезжали вместе с Ирой и её матерью, когда направлялись на встречу с группой из Фаренгейта. Всего в нескольких километрах отсюда случилась та страшная авария, оставившая Иру сиротой. По лицу Иры было понятно, что только об этом она сейчас и думает. Вот, прямо перед нами — здание администрации, которое мы проезжали тогда и видели на его стенах нелицеприятные отзывы о работе мэра Гросовского на его посту. Надписи эти теперь были замазаны белой краской. Вот чуть позади нас — памятник человеку, монументы во славу которого есть, пожалуй, в каждом городе нашей страны. Статуя вытягивает руку вперёд, указывая на тот маршрут, которым мы ехали в тот роковой день. Только здесь, на площади — суета и шум. Чуть дальше вокруг — относительно тихо. Но теперь — иначе тихо, чем в те дни, когда город был мёртв. Утро ещё не разыгралось, и во многих квартирах — там, где уцелели окна, выходящие на главную улицу города — пока ещё горит свет. Похоже, люди, жившие там всё это время, наконец, дождались спасения.
— К середине дня мне нужно три отделения могильщиков, — сказал Старков Смирнову, и холодный ветер донёс его слова до нас, — Каких-нибудь, которые помоложе, послабее. Пусть привыкнут слегка. Мясца горелого нюхнут. Понял?
— Так точно, та-щ полковник, — ответил Смирнов.
Я сразу понял, что к чему. Сразу стало ясно, что за работа нас будет ждать в первый наш день в городе.
После построения нас отвели в расположение, которое нам необходимо было самостоятельно подготовить к нашему дальнейшему проживанию там. Так, в городе казармой для нашей роты стала гостиница с видом на реку, уборка помещений в которой в последний раз проводилась ещё в июле, ещё — до всего. До обеда нам предстояло приспособить это место для жизни. Само собой, комнаты с выбитыми стёклами никто не занимал. Комнаты, где кто-то умер, тоже распределяли в последнюю очередь. Нам с Ирой достался не самый плохой, но довольно тесный номер. Плохая новость заключалась в том, что вместе с нами в нём поселили и рядового Лопатина. И зачем его только запихнули к нам, чёрт его побери? Наверняка для того, чтобы не оставлять нас с Ирой одних в номере. «Жирно им будет», — так, наверное, решил наш старшина, распределявший комнаты и койки.
На обед была похлёбка, каша из полевой кухни и, внезапно — стакан вина эксклюзивом для каждого в нашем и двух соседних отделениях. На вопрос о том, чем мы заслужили такую честь, капитан Смирнов ответил туманно и несколько зловеще:
— Ещё не заслужили. Заслужите. Это — аванс.
— Трупы сжигать будем, товарищ капитан? — решил спросить я, наплевав на то, что товарищи мои всё ещё обедают. Ира укоризненно посмотрела на меня исподлобья. Лопатин посмотрел озадаченно.
— Какие трупы? — спросил он, жуя хлебную корочку и помешивая остатки супа в своей тарелке.
— Действительно, какие? Откуда бы им тут взяться, да? — иронизировал Смирнов.
Потом он ушёл, и я решил, что доедим мы молча. Но Лопатин не унимался.
— Чё это ты такое прогнал? Кого там сжигать?
— Лопатин, дай поесть, а? — шикнула на него Ира.
— Так интересно же!
— Щас, после обеда, всё поймёшь, — сказал на это я.