Записки молодого человека

Он был очень гостеприимен, но совсем по-особому. На столе у него всегда лежало несколько пачек папирос, на полке стояла бутыль со спиртом. И не­возможно было отказаться закурить или выпить, так настойчиво, с таким добродушием и хлебосольством он угощал. Разливал спирт он сам своей хозяйской рукой по кружкам, а себе ставил самую большую, синюю эмалированную. Но когда потом начинали чо­каться, выяснялось, что майор чокается молоком, потому что сам ничего другого не пьет. Да вдоба­вок и не курит.

Это был веселый человек, хороший рассказчик и обаятельный собеседник за столом. Всегда ровный — и во время дружеских бесед, и во время служебных разговоров с подчиненными, и, как мне говорили, во время боевых операций,— он со своим твердым спокойствием, сердечностью и какой-то особенной хозяйственной неторопливостью был любимцем все­го отряда. Должно быть, такой характер, как у него, сложился на заставах, где он прослужил чуть ли не двадцать лет подряд, на польской и румын­ской границе, а потом здесь, на Крайнем Севере. Жизнь в замкнутом кругу маленького гарнизона с постоянными поимками нарушителей, с повседневной напряженной, нервной работой — наверно, именно она сделала его таким спокойным, неторопливым, казалось, ко всему привыкшим и ничему не удивля­ющимся. А уж веселый нрав, видно, был дан ему от природы.

Только уже уезжая, я случайно узнал от комис­сара отряда, что у майора Каленикова в начале войны на Украине погибла семья. Но он сам нико­гда ни одним словом ни в одном разговоре не об­молвился об этом.

У пограничников мы с Зельмой провели два или три дня. В смысле военном никаких примечатель­ных событий по соседству с нами за эти дни не происходило. Кроме одной сильной бомбежки, кото­рая, к несчастью, пришлась как раз на то время, когда на пристани разгружали привезенные ночью продукты. Во время нее было убито и ранено около двадцати человек. Бомбы ложились совсем рядом с землянками пограничников. Две из них — к сча­стью, в это время пустых — развалились от прямых попаданий.

Землянка, в которой мы жили, ходила ходуном, из-под бревен сыпалась земля. Все это продолжа­лось минут двадцать, а потом в отряде снова по­шла привычная жизнь.

Мы ожидали возвращения ушедших в тыл к нем­цам партий. Но в первые же сутки ночью произо­шло событие, немножко отвлекшее меня от этого ожидания.

К Рыбачьему полуострову пристала лодка, на ко­торой приплыли из Норвегии двое норвежских пар­тизан. Их переправили к пограничникам. Мне захоте­лось поговорить с ними, и я попросил об этом Каленикова.

Сначала в землянку пришел только один из двух. Это был, как тут называют, "русский норвежец", молодой парень, лет двадцати шести. Его родным языком был норвежский, но так же, как его отец и дед, он жил в России, на Вайде-Губе, на крайней северо-западной оконечности Рыбачьего. Он служил у нас на флоте и был переправлен в Норвегию вме­сте с небольшой группой в пять-шесть человек на­ших морских разведчиков. О том, что произошло с ним за последние две недели, он рассказал мне и Каленикову на довольно хорошем русском языке, хо­тя и с сильным акцентом.

Одна из наших диверсионных групп действовала против немцев между Нарвиком и Киркенесом. Она имела радиостанцию, была связана с норвежскими партизанами и занималась не столько диверсион­ной, сколько разведывательной работой. Три дня назад эта группа вместе с несколькими норвежца­ми — в их числе было двое рыбаков и старый учи­тель, участник обороны Нарвика,— была застигнута немцами в маленьком доме на берегу океана. После короткого рукопашного боя три человека, в их чис­ле командир группы, погибли, а остальные ушли об­ратно в горы. Туда, где у них оставалась рация.

После этого рассказчик вместе со стариком учите­лем пробрался в рыбачий поселок, взял там лодку и в страшную бурю, содрав до крови руки, сделав шестьдесят миль на веслах, добрался до Рыбачьего полуострова.

Рассказывал он об этом обо всем с подробностя­ми, врезавшимися в память. Вроде того, например, что у командира отряда была лысая голова и отрос­шая за неделю скитаний рыжая борода и что по этим приметам его и узнали потом пришедшие на место боя рыбаки.

Рассказчик и старый учитель переправились на Рыбачий полуостров вдвоем с тем, чтобы сообщить сюда все полученные за последние две недели све­дения о передвижении немецких транспортов, вой­сковых частей и о базировании немецких самолетов. То, что они по такому бурному морю проплыли в шлюпке на веслах шестьдесят миль, и не потонули, и добрались, следовало считать чудом. Правда, на­до добавить, что они оба были норвежцы, то есть прирожденные моряки.

У меня так до сих пор и стоит в ушах весь этот его рассказ со всеми подробностями и мелоча­ми. И его голос и его совершенно особая манера речи, когда он, сидя в своей старой просоленной фуфайке, поджав ноги, на койке Каленикова, гово­рил все это со своим сильнейшим норвежским ак­центом, почти после каждой фразы повторяя очень забавно звучавшую в его устах присказку: "Едрит его в корень".